И скоро ли уж людей таких прибавится, которые бы знали, что для них хорошо, а что плохо, кто для них добра желает, а кто злым силам потакает...
Обо всем этом ведется разговор на занятии по теме: кто заинтересован в спаивании народа? Кому нужно, чтобы мы отравлялись?
Можно услышать возражение: Шичко был эрудит, имел обширные знания, много ли таких найдется? Что же это за метод, если овладеть им могут лишь единицы?
Спешу успокоить, обнадежить и ободрить. Конечно, Шичко был ученый, образованнейший человек. И педагог был умелый, лектор, оратор. Но я встречаю людей - и их становится все больше - не имеющих специальных знаний, но страстно желающих отрезвлять народ. Они жадно читают книги, посещают занятия опытных отрез-вителей и очень быстро накапливают нужный материал.
Я встречался с теми, кто уже прошел десять уроков или сеансов, и с теми, кто еще занимался, и - поразительный результат! - те же восемьдесят пять или девяносто процентов отрезвленных, что и у Шичко. Значит, дело тут не столько в преподавателе, сколько в самом методе.
Есть своя особенная привлекательность и у тех инструкторов, которые не успели вооружиться знаниями теории и истории алкоголизма, не блещут красотами речи, - эти более других самобытны, близки по строю мыслей каждому слушателю - даже образованным, чиновным. Их наивность подкупает, им верят, их слушают с сочувствием, особенно, если они сами были алкоголиками и теперь как бы исповедывались, рассказывали свою печальную историю. В Ленинграде большинство руководителей групп прошли свою несчастную полосу, избавлялись у, Шичко и, можно сказать, всеми клетками восприняли метод учения. Ведь он им и тысячам других людей во второй раз подарил жизнь.
Заметим: два-три часа разговора, и - ни одного упрека, назидания, вроде подобного:
«И докатился же ты, братец! И как только в глаза людям смотришь - все пьешь и пьешь. Может, и остановиться пора, а? Ведь есть же, наверное, совесть у тебя? Не всю ты ее утопил на дне стакана?»
Нет и еще раз нет! Ничего такого в беседах Шичко мы не слышали. Наоборот: каждый из группы - а являлись сюда и в нетрезвом виде! - здесь чувствовал себя как равный среди равных. Никто не заметит, не заденет больную струну - твою униженность и оскорбленность. И сам Шичко, и все товарищи каждым словом, каждым жестом и взглядом выражали сочувствие и желание помочь человеку в беде. Здесь не было врача и пациента, сюда пришли товарищи по несчастью, и учитель ничем не показывал своего превосходства.
Итак, десять занятий. Это число выведено опытом. Примерно десяти трехчасовых сеансов хватает для разрушения питейной программы. Одним довольно и меньше, другим нужно больше. Но
вот что интересно - некоторые, и таких немало, продолжают ходить на занятия и после того, как сами уже отрезвились. Они приходят, как в клуб, к товарищам, единомышленникам - вновь и вновь слушают учителя.
Я беседовал с такими, спрашивал:
- Зачем же вы приходите сюда? Ведь вы же не пьете, отрезвились?
Ответы разные. Вот некоторые из них:
- Мне здесь интересно.
- Хочу закрепить свои трезвеннические убеждения.
- Хочу усвоить методику Шичко, накопить знаний, материала, а затем и сам буду отрезвлять алкоголиков.
Один артист сказал:
- Мы, артисты, исправляем нравы, а тут даруют жизнь. Если выучусь - переменю профессию.
Отрезвленные охотно говорят о методе Шичко, горячо отстаивают то, что еще недавно казалось им пустой говорильней, неважным и несерьезным делом. Не стесняются говорить о своем прошлом - живописанием своего недавнего трагического положения они как бы высвечивают чудесность происшедшей с ними метаморфозы; по их словам, каждый из них, подобно Фениксу, снова возродился к жизни. Ну, словом у большинства этих счастливцев я наблюдал синдром разговорчивости - и, наверное, из этого страстного желания поделиться своим воскрешением, высказать слова благодарности в адрес учителя вырабатывается затем стойкая, непреходящая потребность и самим отрезвлять других, дарить и дарить людям счастье. Поначалу робко - сомневаются, смогут ли, справятся ли с ролью учителя. На этом этапе они жадно ищут книги, брошюры, ходят к тем, кто осмелился и уже ведет группы. Не один раз перечитают книги Углова, сделают нужные выписки. В таких поисках, в накоплении знаний и материала проходят месяцы, у иных год, два, а то и больше. Наконец, смотришь, набрал группу, отрезвляет. И повторяю еще раз, у всех получается. И результаты удивительны: отрезвляют большинство слушателей, а иные - до девяноста процентов. Не бросают и тех, кто по каким-нибудь причинам не поддается убеждению - звонят ему, встречаются.
Тех, кто отрезвляет, и тех, кто отрезвляется по методу Шичко, пока не так много. Недавно мне звонила женщина из Днепропетровска, просила назвать группу, куда бы она могла послать сына.
- Был в Афганистане, пьет по-черному. Спасите сына, он был такой хороший парень!
- Ay вас в Днепропетровске разве нет таких групп?
- Нет, у нас нет! Днепропетровск - дыра, здесь много дыма, гари и в магазинах очереди. И кругом продают водку, вино и пиво - хотя залейся!
Позвали парня в Ленинград.
Слушаешь женщину и невольно задаешься вопросом: когда же во всех городах и селах появятся группы отрезвления по методу Г. А. Шичко? Нет у нас теперь другой надежды вырвать народ из пучины пьянства, как только на это удивительное, благородное и светлое движение - отрезвление людей по методике Геннадия Андреевича Шичко.
Ну, а как же наш Борис Качан? Помог ли ему Геннадий Андреевич?
Мы уезжали в Москву. В день отъезда нам с Борисом позвонил Шичко и пригласил в гости к его слушателям - мужу и жене К.
Я слышал о главном инженере, о его большом таланте, о том, что завод, где он работает, многими своими техническими новшествами и высоким уровнем производства обязан Виктору Петровичу К. Этот замечательный инженер и организатор вдруг ударился в загулы, и кое-кто уже готов был «поставить на нем крест», но...
Впрочем, лучше всю историю узнать из первоисточника.
Поезд наш отправлялся в полночь. Мы с Борисом имели свободный вечер и предложение , Шичко приняли с удовольствием. Дверь открыла худенькая, изящная женщина, совсем еще молодая, лет тридцати.
- Входите, входите... Геннадий Андреевич уже здесь, а муж просил извиниться - задерживается на заводе.
Мы осмотрелись. Квартира просторная, богато, со вкусом обставленная. Множество радиоприборов, магнитофонные усилительные установки. Книги, дорогие безделушки. Все говорило о достатке хозяев.
Вера Антоновна, видимо, заметила наш интерес к обстановке, сказала:
- Это все - родители. И квартиру нам купили и мебель - все, все! У моего мужа отец - профессор, у меня - крупный инженер, а мать - доктор наук.
- Ваш муж, надо полагать, тоже имеет хорошую зарплату, - сказал я.
- Да, зарплата неплохая, но мы лет пять пили, все до рубля спускали...
Она ловко и бесшумно двигалась по комнатам, собирала на стол чайный сервиз. Ей, видимо, доставляло истинную радость принимать гостей.
- Ах, как это славно, что вы решились наконец к нам зайти! - сказала она Геннадию Андреевичу и по-родственному мило и нежно коснулась щекой его щеки.
Обращаясь к нам, добавила:
- Мы с мужем обязаны Геннадию Андреевичу вторым рождением.
Глядя на эту женщину, такую светлую и счастливую, никак не верилось, что еще недавно она предавалась пьянству. И не одна, а вместе с мужем - можно сказать всей семьей. У них есть четырнадцатилетний сын, но бабушка взяла его к себе. Сын и сейчас живет у деда-профессора, частенько приходит к родителям, но возвращаться к ним насовсем пока что не решается.
Вера Антоновна говорила о сыне с веселой усмешкой - дескать, вовремя сбежал от нас, а теперь-то вернется. Нам, конечно, не верят. Даже родители смотрят на нас с опаской, но мы-то знаем: дурь эта выветрилась навсегда.
Женщина посерьезнела, в глазах отразился след недавней беды.
- Вы не представляете, до какой черты мы с муженьком докатились. Понемногу-то и раньше попивали, но она, проклятая, точно зыбкое болото. Я работаю в районной санэпидстании. Специалист по насекомым. Ну, спирт у нас, зелья разные для потравы разносчиков болезней. А начальница моя любит повторять: «Разные твои букашки-таракашки обойдутся и без спирта, он нам и самим нужен». Разольет к обеду по стаканчикам - мы и выпьем. Дальше - больше, домой прихожу пьяненькая. Муж скандалит, а я в ответ: и сам пьешь, так что замолчи. Ему бы бросить совсем да за меня взяться, а он, наоборот, стал больше пить, да вечерами, а то и ночами где-то бражничает. Однажды его привезли дружки совсем тепленького, в коридор втащили да и бросили. Гляжу на него, а и сама-то пьяная. Наутро протрезвела, задумалась: а ведь этак и совсем погибнем. А тут, на счастье, заметку в газете прочла о клубе трезвости. И словно кто в спину толкнул: иди! Я и пошла. Геннадий Андреевич выслушал меня, сказал: «Вон там свободное место - садитесь». День хожу, другой - вроде бы что-то и понимаю, но сама думаю: чем же они мне помогут? Неужели все просто так - послушаю их и пить брошу? Однако слова западают в память, тревожно на сердце... Потом и цифры стала запоминать... Не себя одну вижу, а общую картину этого ужасного помраченья. Вина все эти дни в рот не беру. В квартире прибралась, в парикмахерскую сходила. Книжки читаю. А муж пьет. Утром встанет, я ему завтрак приготовлю, рубашку поглажу, галстук подам. Смотрит он на меня, дивится. Ты, говорит, что это - будто бы трезвая? А я ему: «Хватит! Пить больше не стану». Это и есть тот момент, когда я наконец решилась. Ну, а потом - мужа в клуб привела...
Пришел с работы Виктор Петрович. И не один - с ним трое: веселые, шумные, молодые. Перезнакомились. Сели за стол. Качан с пристрастием поглядывал на хозяина: видно, как и я, не мог поверить, что этого крепкого синеглазого молодца еще недавно втаскивали в квартиру и, словно мешок с опилками, бросали в коридоре. «Главный инженер завода! - думал я. - Большого завода! И мог пропасть ни за понюх табаку».
Один из приятелей хозяина стал с демонстративным недоумением оглядывать стол: дескать, не вижу главного.
Хозяин сказал:
- Вина и водки в доме не держу. - И прибавил строго, почти приказал: - И вам не советую! - Потом, смягчившись: - Говорят, в Ленинграде есть клиники, где профессор для больных и всех своих сотрудников установил сухой закон. Курить тоже запрещает. Как вы думаете, - обратился он к Шичко, - поймут меня на заводе, если и я потребую того же?
- От всех потребуешь? - спросила жена.
- Ну, на всех моя власть не распространяется, а вот инженерный состав, мои помощники... Завтра же соберу и поговорю.
Два приятеля, пришедшие с ним заметно смутились. Видно, перспектива полной трезвости их озадачила.
- Мысль похвальная, - заговорил Шичко, - но я сторонник убеждения. Силовой прием тут плохой помощник. Вас могут обвинить в превышении власти.
- Признаться, и я этого опасаюсь. У нас в месткоме, да, пожалуй, и в парткоме есть сторонники «культурного» винопития, или сивушники, как мы их называли в клубе, - они-то уж не преминут напасть на меня за своеволие, но вы все знаете, какие задачи ставит новое время перед инженерией. Раньше у нас был инженер - штатная единица, а теперь нужен инженер думающий, творящий. Будь моя воля,^я бы десять недумающих инженеров променял на одного думающего. А как он может думать, творить, если мозг его угнетен
алкоголем? Я вот статью в «Правде» прочитал: «
Алкоголь атакует мозг». Какие мысли!
Он вынул из кармана газету, потряс над столом.
- Почитай нам, - сказала Вера Антоновна.
- Пожалуйста. Ну, хотя бы вот это место. Он стал читать:
«Как же удается
алкоголю -
этиловому спирту, химическая формула которого до обидного примитивна, - забрать такую власть над человеком, взять в плен сначала его душу, а потом и тело? А ответ хранится в труднодоступном для исследователей месте - мозге. Потому что именно туда, оставляя в глубоком тылу пока не сдавшиеся крепости - печень, почки, сердце - прежде всего устремляется лукавый враг.
Алкоголь спешит скорее добраться до
красных, командных кнопок управления, чтобы сделать человека послушным своей воле».
Инженер свернул газету, оглядел слушателей: ну, как, мол, впечатляет?
Никто не спорил. А он продолжал:
- Ныне много говорят и пишут о тех, с кого за пьянство строже спрашивают. Называют руководителей, коммунистов, комсомольцев... Иногда можно слышать: учителям и врачам не пристало водить дружбу с
алкоголем. А инженеры? а конструкторы? архитекторы? артисты? а журналисты? а писатели - все те, кто по долгу своему, по служебным обязанностям должен творить, выдумывать? Да они и прав-то таких не имеют - туманить мозг. Ну, представьте столяра с тупым зазубренным топором! Слесаря с деревянным напильником! Токаря с восковым резцом! Смешно! Вы улыбаетесь, а инженер с пропитой физиономией, со страдальческой тоской в глазах - инженер, думающий только о том, как прошла бы его смена и он снова бы прилепился к пивному ларьку... Нужен ли такой инженер?
Наш хозяин говорил горячо и страстно. И этот внезапно прорвавшийся поток чувств был как бы компенсацией того жизненного просчета, который он допустил. Проблема пьянства инженеров - а их на заводе сотни - его глубоко, по-настоящему сейчас волновала. Нам казалось, он умышленно заострял проблему, ища у нас поддержки или каких-нибудь разъяснений, произнося свои монологи, часто поглядывал на Шичко. Тот согласно кивал головой, улыбался - в задорно блестевших глазах его угадывалось восхищение учителя своим учеником.
Шичко сказал:
- Хорошо бы административные меры предварить толковой беседой. Если хотите...
- Да, да, Геннадий Андреевич. Я думал об этом. Я очень прошу вас прийти к нам, прочесть лекцию - серию лекций. Они поймут. Люди умные - непременно поймут. В конце концов, для их же пользы...
Приближалось время отправления поезда, и мы стали прощаться. На пути к метро и в самом метро Качан молчал. Я тоже не ни - к той полнокровной счастливой жизни, о которой он мечтал в ранней юности.
