- Регистрация
- 22 Мар 2011
- Сообщения
- 3,052
- Пол
- мужской
.
Рожок
Татьяна Алексеевна
Родилась в Орше в 1965 г.
Врач-психотерапевт.
С 2006 г. врач-психотерапевт
в Больнице паллиативного ухода «Хоспис» (Минск).
Живет в Минске.
***
Ровно четыре года тому телефонному…
— Алло. Да, это квартира… Когда?.. Где сейчас?.. Жив?..
События дня в деталях. Отрывками. Открываю поутру глаза. Мгновенно захлестывает и почти парализует жгучая мысль о предстоящем. Операция плановая, хоть и вынужденная. То, что обойдется без нее, не обещано изначально. Но вероятность вкупе с надеждой были. Не случились. Тридцать три дня оставшейся жизни распорядились собой по-своему. Приятели, невесть как попавшие в отделение без дверных ручек (и ведь же до сих пор загадкой – от кого те ручки прятались? кому и куда вход/выход запрещали?) Побеги «на волю» к привычному стакану (забыться в компании проще). После страшной ночи падения выжить не должен. Но, видать, у Всевышнего иная точка зрения имелась – даже на этот случай жизненная заначка отыскалась. На удивление всем остальным. Результатом? Сломана правая. Так ведь не смертельно! Пара-тройка месяцев – и вновь, как прежде. Безвозвратно зрение правого? Конечно, хуже. Впрочем, и с одним глазом люди справляются. Сложнее, но… В решетчатой трещина? А вот здесь, парень, не балуй! Это уже мозги. И последствия, сам понимаешь… Они и случились. К двадцать шестому дню наблюдения (если таковое слово здесь уместно). Стало однозначно – без вмешательства никак! Еще неделя жизни и ожидания.
Боже! Терпения нам всем – не пожалей, а!..
***
Приемные покои городских больниц знакомы со мной воочию. Не по одному разу и не только по роду профессии. Грязное, пьяное создание сидит на кушетке в углу и так же грязно матерится. Мутными глазами завидев меня, замолкает. Ненадолго. С трудом сдерживаюсь, чтобы не кинуться с кулаками. Острое желание порвать засранца на мелкие клочки. Недоумение и крайнее удивление коллеги. Поверх очков в мою сторону.
— Точно врач? И вот это Ваш сын?.. Ну, ты даешь, мамаша!..
Чувство стыда похоже на огромный тяжеловесный молот. Стыд делает тебя гвоздем. Молот бьет по твоему плоскому. С размаху и сверху. Входишь в землю по самую шляпку – только она одна наружу. По ней, даже если тебя и заметят – вряд ли узнают! Шляпки у всех гвоздей одинаковые.
Господи, вбей меня в землю сейчас – по самую мою шапочку!..
***
Порой случаются встречи, которые называю зеркальными. Потому что вижу перед собой себя. Согласна – зеркала частенько кривыми встречаются. Уродующими и уродливыми. Но ежели приглядеться внимательнее к первичному зеркало-искажению, обязательно увидишь что-то свое – то, что даже от себя прячешь.
— Когда сын пил и надо мной издевался, жить не хотела. Смерти у Бога просила. Умираю теперь. Допросилась. Сильно о глупости жалею. Поздно.
Несколько лет и несколько раз в одиночестве – с «надежными» таблетками в горсти и пустым взглядом в точку перед собой. Жгучая боль изнутри и уничтожающие мысли довеском… Гнида! Ты ничего в своей жизни хорошего не сделала! Тебе вообще жить не показано! Сдохни, сука! Исчезни навсегда!.. Однажды поняла, что это сделаю. На высоте раздирающих душу переживаний точка напротив непомерно разрослась и запечатала в глухой бетонный колодец. В котором не было уже ничего – только я и убивающая мысль. Без посредников. Нас осталось двое. Таблетки полетели в унитаз и больше в руки не просились.
Не задавай мне лишних вопросов, Господи! Сам все видишь…
***
Утро в сизой дымке, будто январское. На календаре конец июня. Значит, морозная дымка внутри. Земля из-под ног. Ощущение отстраненности – от себя в том числе. Спешу. Не опоздать бы на прием. Мыслями далеко и не здесь. Давление, зараза! Впервые пришлось внутривенно купировать. Хорошо, что все под рукой. Начало двенадцатого. Телефонный. Вам нужно срочно подписать согласие на завтрашнюю операцию сына. Все-таки мозг. Мало ли… Как себя чувствует? Да нормально, вроде. Приедете – увидите сами… Хорошо понимая, что такое «мало ли» и «все-таки мозг», даю обещание незамедлительно. Сворачиваю беседу с коллегой и бегом через весь город. С морозной дымкой в собственных мозгах.
Господи, дай ума умом не двинуться!..
***
— А как Вы определили, что она настоящая? Разве другие матери бывают? Есть какие-то особые признаки – критерии настоящести?..
Озадачила вопросами. Чувствую, крепко обижена. Возможно, ревнует. Что ж ей ответить-то (?)
…Всего несколько часов как ушел. Настоящая мама тихонько заходит в кабинет. Садится на стул. Ее почти не слышно. Ее трясет…
— Сейчас я заору! – шепчет и впивается побелевшими ногтями в стол. Несколько минут абсолютной тишины… Нет. Не заорет. Справится (стол тоже).
— Вчера перед самым закрытием мне разрешили остаться на час. На один час дольше, чем всем. И он был только моим, понимаете? Долго стонал и метался. Звал на помощь. Понимал уже плохо. Сделали укол – заснул. И вот тогда я смогла обнять его. Сонного. Наконец-то смогла! Тихонько ползала по нему. От макушки до пятки. Руки целовала. Ноги. Голову… Гладила… Сыночек мой! Сыночек!.. Он мне не разрешал до себя дотрагиваться. Что ты со мной, как с маленьким! Не позволял. А тут уже не смог оттолкнуть… Я буду все время рядом, сыночек!.. Я столько раз его перекрестила, что он от одного этого православным стал! Сказали, ночью звонить не будут. Утром… Я все поняла. Понимаете, у меня еще были силы! Я могла за него бороться! Но вот так получилось…
Психотерапевту плакать не положено?.. Господи! Ты поплачь вместе со мной. Тебе тоже нужно.
***
13:40… Время обеденное, святое. Из четырех постовых на месте ни одной. Понятное дело – трапеза! Да мне от них ничего и не надо. Спасибо, хоть дверь без ручки открыли. Сразу в ординаторскую. Доктора усердствуют – писать нужно много (еще б не знать – сама ж доктор!) Только что ввели контрастное. Завтра операция – особенности дефекта знать в точности (да-да, помню – «все-таки мозг») Разговор короткий (доктора отвлекать нельзя). Согласие подписано быстро (выбор?) – бегом в палату… От неожиданности роняю мобильный возле кровати. Плюхается прямиком в рвотные массы (тебя рвало?) А еще упал. Прямо у двери, когда встать пытался. Кроме соседей по таким же кроватям поднимать некому (одни трапезничают, другие пишут). Впрочем, справились без особого. Живого веса, как у тощего барана. Уложен заново на прежнее.
— Мама, ты пришла?..
Фраза, ставшая единственной и последней. Дальше по слову. Потом только взглядом. Пока и он не изменился. По нарастающей. Единичные локальные переходят в полноценный статус. С пеной у рта и полопавшимися сосудами глаз. В коротких промежутках силится что-то сказать. Получается одно только «ма». Второе съедает судорога (лицо в мелкую клетку, перекошенное до самой последней подкожной, еще пару лет будет стоять перед глазами, а последнее «ма-а-а…» буду видеть и слышать еще не одну ночь… потом… позже…) Чтобы снова не упал, держу в охапку. Понимаю, что-то идет не так. Остатками ума пытаюсь дозвониться до врачей по мобильному. Вялым голосом дают знать – все по плану и под контролем. Второй звонок… Третий… «Ма» уже не получается. Да и промежутков почти не остается. В руках выгнутое дугой тело сына. Все, на что меня хватает, крестить его голову, целовать и тупо шептать одно и то же: «Скоро станет легче, сынок… Потерпи, деточка…» В надежде, что еще слышит. И вот этот момент. Его тоже запомню. На всю оставшуюся. Сломанной рукой изогнутый, как мост через речку, дотягивается до нательного креста и зажимает в кулаке. Как единственное, за что еще можно ухватиться в этой жизни.
14:40… В палату входит, наконец-то, все-написавший-доктор. В руках история болезни. Неожиданно выясняется, что к завтрашней плановой далеко не все обследования (ох же вашу мать, коллеги!!!)
…Через несколько минут влетает реанимационная. Меня выставляют. «Мамин час» закончился. С 15:00 во всей больнице – тихий.
Если меня спросят о надежде, отвечу – самая что ни на есть последняя и самая живучая. Даже когда все предельно ясно и очевидно (кому?) …Лечу в церковь. Надеюсь на завтрашний. Помолиться о сыне, об оперирующем враче и самой операции.
Господи! В Свои руки бери и не отпускай – не выпускай! – ни под каким предлогом! Сам понимаешь – все-таки мозг!
…Телефонный вошел гвоздем в 17:35. Нам очень жаль. Примите соболезнования. Приняла.
Господи, со мной это все или кино такое страшное?..
***
Хватает за рукав халата и силой прижимает к стене больничного коридора. Участливо заглядывает в глаза, будто сканирует.
— Ты мне честно скажи, он хоть не сам? Руки на себя… Нет?..
Не сразу догоняю, о чем. На всякий случай, соглашаюсь (с руководством спорить – себе дороже)
— Нет. Не сам. Несчастный случай. Очень-очень несчастный.
— Ну, слава Богу! Хоть молиться сможешь, как все. От греха подальше, сама ж понимаешь…
Внезапно понимаю. И… мгновенно отказываюсь понимать.
Господи, дай сил сейчас не заскулить!..
***
Истошный вопль в трубку мобильного буквально вывернул нутро…
— Помогите! Ради Бога! Помогите ему уйти! Хоть чем, чтоб так не мучился… Больше не могу это видеть! Пожалуйста…
Что такое «не могу это видеть» – знаю. Три года тому – тем же путем. Только вот кричать было некому. А может, это я не сумела? До сих пор грызу себя временами – надо было орать, матюгаться, бить кулаком в стену, в двери. Чтобы хоть одна живая и неравнодушная… Нет. Не помогло бы. Вокруг глухие и мертвые.
Разговор двух врачей в ординаторской накален до предела. Испуганные медсестры то и дело заглядывают и тут же ретируются. Как бы под раздачу не угодить! Дело, видать, не шуточное. Раз такие разборки. Психотерапевт кроет матом? В кои-то веки!
— Почему не назначили этот препарат? Струхнули? Не прописан в протоколах? Но есть опыт выездной службы! Мы ж с Вами врачи! Иногда и вопреки инструкциям, понимаете? Когда такая ситуация…
— Вот взяла бы и назначила! Сама! А еще лучше – оторвала бы свою задницу и приехала бы прямо на место. Тогда бы я на тебя посмотрела! Умная нашлась! Хорошо героем в кабинете! И вообще… Давно хотела сказать… Мне кажется, смерть сына Вас сильно поменяла. Даже изуродовала. Просто со стороны себя не видите. Никто не виноват, что с Вашим ребенком так случилось…
Вот так. Под дых. Парализована. Возвращаюсь домой раздавленная. Подходя к дому, смотрю на небо и скулю…
Господи, подумай обо мне как-нибудь. На досуге!
***
Post factum. Разговор со следователем долгий и мучительный. С каждым по очереди. Адовы переживания по новому кругу. Вопросы, которые хочется забыть. Ответы, которых не хочется давать. И от того и от другого в себя возвращаешься долго.
— Считаете, что в действиях имеется состав?.. Хотите написать заявление о возбуждении?.. Дело примет иной оборот. Нет?.. Имейте в виду, в запасе три года. В любой момент, если вдруг передумаете…
— Спасибо. В виду имеем. Не передумаем. Новых оборотов не нужно – нужен покой. И вам всего доброго.
Боже, где ж сил-то взять, а?..
***
Дорога свободна. Солнечно и тепло. Машина катится легко – никто и ничто не препятствует. Внезапно по тормозам и на обочину. Навзрыд. Наконец-то. Сейчас можно. Рядом только я…
— Птичку слышала? (ты о чем?)
— А я слышал. Когда над ним Владислав молился. Где-то вверху запела. Высоко. Разве не слышала? (не слышала – значит, пела только для тебя)
Потом частенько просыпалась в ночи от беззвучных слез рядом. Через полгода отнялась правая. Та, которой когда-то наказывал. Несколько месяцев плетью. Затем левая. С этой возни еще больше – думали, окончательно…
— Прости ты себя! Не наказывай так жестоко. Ты хороший отец. И был, и остаешься – не сомневайся! А то, что не смог… Так ведь и я не смогла! Оба старались. Но это его дорога. Короткая. Он по ней без нас пробежал. Быстро.
***
Рожок
Татьяна Алексеевна
Родилась в Орше в 1965 г.
Врач-психотерапевт.
С 2006 г. врач-психотерапевт
в Больнице паллиативного ухода «Хоспис» (Минск).
Живет в Минске.
***
Ровно четыре года тому телефонному…
— Алло. Да, это квартира… Когда?.. Где сейчас?.. Жив?..
События дня в деталях. Отрывками. Открываю поутру глаза. Мгновенно захлестывает и почти парализует жгучая мысль о предстоящем. Операция плановая, хоть и вынужденная. То, что обойдется без нее, не обещано изначально. Но вероятность вкупе с надеждой были. Не случились. Тридцать три дня оставшейся жизни распорядились собой по-своему. Приятели, невесть как попавшие в отделение без дверных ручек (и ведь же до сих пор загадкой – от кого те ручки прятались? кому и куда вход/выход запрещали?) Побеги «на волю» к привычному стакану (забыться в компании проще). После страшной ночи падения выжить не должен. Но, видать, у Всевышнего иная точка зрения имелась – даже на этот случай жизненная заначка отыскалась. На удивление всем остальным. Результатом? Сломана правая. Так ведь не смертельно! Пара-тройка месяцев – и вновь, как прежде. Безвозвратно зрение правого? Конечно, хуже. Впрочем, и с одним глазом люди справляются. Сложнее, но… В решетчатой трещина? А вот здесь, парень, не балуй! Это уже мозги. И последствия, сам понимаешь… Они и случились. К двадцать шестому дню наблюдения (если таковое слово здесь уместно). Стало однозначно – без вмешательства никак! Еще неделя жизни и ожидания.
Боже! Терпения нам всем – не пожалей, а!..
***
Приемные покои городских больниц знакомы со мной воочию. Не по одному разу и не только по роду профессии. Грязное, пьяное создание сидит на кушетке в углу и так же грязно матерится. Мутными глазами завидев меня, замолкает. Ненадолго. С трудом сдерживаюсь, чтобы не кинуться с кулаками. Острое желание порвать засранца на мелкие клочки. Недоумение и крайнее удивление коллеги. Поверх очков в мою сторону.
— Точно врач? И вот это Ваш сын?.. Ну, ты даешь, мамаша!..
Чувство стыда похоже на огромный тяжеловесный молот. Стыд делает тебя гвоздем. Молот бьет по твоему плоскому. С размаху и сверху. Входишь в землю по самую шляпку – только она одна наружу. По ней, даже если тебя и заметят – вряд ли узнают! Шляпки у всех гвоздей одинаковые.
Господи, вбей меня в землю сейчас – по самую мою шапочку!..
***
Порой случаются встречи, которые называю зеркальными. Потому что вижу перед собой себя. Согласна – зеркала частенько кривыми встречаются. Уродующими и уродливыми. Но ежели приглядеться внимательнее к первичному зеркало-искажению, обязательно увидишь что-то свое – то, что даже от себя прячешь.
— Когда сын пил и надо мной издевался, жить не хотела. Смерти у Бога просила. Умираю теперь. Допросилась. Сильно о глупости жалею. Поздно.
Несколько лет и несколько раз в одиночестве – с «надежными» таблетками в горсти и пустым взглядом в точку перед собой. Жгучая боль изнутри и уничтожающие мысли довеском… Гнида! Ты ничего в своей жизни хорошего не сделала! Тебе вообще жить не показано! Сдохни, сука! Исчезни навсегда!.. Однажды поняла, что это сделаю. На высоте раздирающих душу переживаний точка напротив непомерно разрослась и запечатала в глухой бетонный колодец. В котором не было уже ничего – только я и убивающая мысль. Без посредников. Нас осталось двое. Таблетки полетели в унитаз и больше в руки не просились.
Не задавай мне лишних вопросов, Господи! Сам все видишь…
***
Утро в сизой дымке, будто январское. На календаре конец июня. Значит, морозная дымка внутри. Земля из-под ног. Ощущение отстраненности – от себя в том числе. Спешу. Не опоздать бы на прием. Мыслями далеко и не здесь. Давление, зараза! Впервые пришлось внутривенно купировать. Хорошо, что все под рукой. Начало двенадцатого. Телефонный. Вам нужно срочно подписать согласие на завтрашнюю операцию сына. Все-таки мозг. Мало ли… Как себя чувствует? Да нормально, вроде. Приедете – увидите сами… Хорошо понимая, что такое «мало ли» и «все-таки мозг», даю обещание незамедлительно. Сворачиваю беседу с коллегой и бегом через весь город. С морозной дымкой в собственных мозгах.
Господи, дай ума умом не двинуться!..
***
— А как Вы определили, что она настоящая? Разве другие матери бывают? Есть какие-то особые признаки – критерии настоящести?..
Озадачила вопросами. Чувствую, крепко обижена. Возможно, ревнует. Что ж ей ответить-то (?)
…Всего несколько часов как ушел. Настоящая мама тихонько заходит в кабинет. Садится на стул. Ее почти не слышно. Ее трясет…
— Сейчас я заору! – шепчет и впивается побелевшими ногтями в стол. Несколько минут абсолютной тишины… Нет. Не заорет. Справится (стол тоже).
— Вчера перед самым закрытием мне разрешили остаться на час. На один час дольше, чем всем. И он был только моим, понимаете? Долго стонал и метался. Звал на помощь. Понимал уже плохо. Сделали укол – заснул. И вот тогда я смогла обнять его. Сонного. Наконец-то смогла! Тихонько ползала по нему. От макушки до пятки. Руки целовала. Ноги. Голову… Гладила… Сыночек мой! Сыночек!.. Он мне не разрешал до себя дотрагиваться. Что ты со мной, как с маленьким! Не позволял. А тут уже не смог оттолкнуть… Я буду все время рядом, сыночек!.. Я столько раз его перекрестила, что он от одного этого православным стал! Сказали, ночью звонить не будут. Утром… Я все поняла. Понимаете, у меня еще были силы! Я могла за него бороться! Но вот так получилось…
Психотерапевту плакать не положено?.. Господи! Ты поплачь вместе со мной. Тебе тоже нужно.
***
13:40… Время обеденное, святое. Из четырех постовых на месте ни одной. Понятное дело – трапеза! Да мне от них ничего и не надо. Спасибо, хоть дверь без ручки открыли. Сразу в ординаторскую. Доктора усердствуют – писать нужно много (еще б не знать – сама ж доктор!) Только что ввели контрастное. Завтра операция – особенности дефекта знать в точности (да-да, помню – «все-таки мозг») Разговор короткий (доктора отвлекать нельзя). Согласие подписано быстро (выбор?) – бегом в палату… От неожиданности роняю мобильный возле кровати. Плюхается прямиком в рвотные массы (тебя рвало?) А еще упал. Прямо у двери, когда встать пытался. Кроме соседей по таким же кроватям поднимать некому (одни трапезничают, другие пишут). Впрочем, справились без особого. Живого веса, как у тощего барана. Уложен заново на прежнее.
— Мама, ты пришла?..
Фраза, ставшая единственной и последней. Дальше по слову. Потом только взглядом. Пока и он не изменился. По нарастающей. Единичные локальные переходят в полноценный статус. С пеной у рта и полопавшимися сосудами глаз. В коротких промежутках силится что-то сказать. Получается одно только «ма». Второе съедает судорога (лицо в мелкую клетку, перекошенное до самой последней подкожной, еще пару лет будет стоять перед глазами, а последнее «ма-а-а…» буду видеть и слышать еще не одну ночь… потом… позже…) Чтобы снова не упал, держу в охапку. Понимаю, что-то идет не так. Остатками ума пытаюсь дозвониться до врачей по мобильному. Вялым голосом дают знать – все по плану и под контролем. Второй звонок… Третий… «Ма» уже не получается. Да и промежутков почти не остается. В руках выгнутое дугой тело сына. Все, на что меня хватает, крестить его голову, целовать и тупо шептать одно и то же: «Скоро станет легче, сынок… Потерпи, деточка…» В надежде, что еще слышит. И вот этот момент. Его тоже запомню. На всю оставшуюся. Сломанной рукой изогнутый, как мост через речку, дотягивается до нательного креста и зажимает в кулаке. Как единственное, за что еще можно ухватиться в этой жизни.
14:40… В палату входит, наконец-то, все-написавший-доктор. В руках история болезни. Неожиданно выясняется, что к завтрашней плановой далеко не все обследования (ох же вашу мать, коллеги!!!)
…Через несколько минут влетает реанимационная. Меня выставляют. «Мамин час» закончился. С 15:00 во всей больнице – тихий.
Если меня спросят о надежде, отвечу – самая что ни на есть последняя и самая живучая. Даже когда все предельно ясно и очевидно (кому?) …Лечу в церковь. Надеюсь на завтрашний. Помолиться о сыне, об оперирующем враче и самой операции.
Господи! В Свои руки бери и не отпускай – не выпускай! – ни под каким предлогом! Сам понимаешь – все-таки мозг!
…Телефонный вошел гвоздем в 17:35. Нам очень жаль. Примите соболезнования. Приняла.
Господи, со мной это все или кино такое страшное?..
***
Хватает за рукав халата и силой прижимает к стене больничного коридора. Участливо заглядывает в глаза, будто сканирует.
— Ты мне честно скажи, он хоть не сам? Руки на себя… Нет?..
Не сразу догоняю, о чем. На всякий случай, соглашаюсь (с руководством спорить – себе дороже)
— Нет. Не сам. Несчастный случай. Очень-очень несчастный.
— Ну, слава Богу! Хоть молиться сможешь, как все. От греха подальше, сама ж понимаешь…
Внезапно понимаю. И… мгновенно отказываюсь понимать.
Господи, дай сил сейчас не заскулить!..
***
Истошный вопль в трубку мобильного буквально вывернул нутро…
— Помогите! Ради Бога! Помогите ему уйти! Хоть чем, чтоб так не мучился… Больше не могу это видеть! Пожалуйста…
Что такое «не могу это видеть» – знаю. Три года тому – тем же путем. Только вот кричать было некому. А может, это я не сумела? До сих пор грызу себя временами – надо было орать, матюгаться, бить кулаком в стену, в двери. Чтобы хоть одна живая и неравнодушная… Нет. Не помогло бы. Вокруг глухие и мертвые.
Разговор двух врачей в ординаторской накален до предела. Испуганные медсестры то и дело заглядывают и тут же ретируются. Как бы под раздачу не угодить! Дело, видать, не шуточное. Раз такие разборки. Психотерапевт кроет матом? В кои-то веки!
— Почему не назначили этот препарат? Струхнули? Не прописан в протоколах? Но есть опыт выездной службы! Мы ж с Вами врачи! Иногда и вопреки инструкциям, понимаете? Когда такая ситуация…
— Вот взяла бы и назначила! Сама! А еще лучше – оторвала бы свою задницу и приехала бы прямо на место. Тогда бы я на тебя посмотрела! Умная нашлась! Хорошо героем в кабинете! И вообще… Давно хотела сказать… Мне кажется, смерть сына Вас сильно поменяла. Даже изуродовала. Просто со стороны себя не видите. Никто не виноват, что с Вашим ребенком так случилось…
Вот так. Под дых. Парализована. Возвращаюсь домой раздавленная. Подходя к дому, смотрю на небо и скулю…
Господи, подумай обо мне как-нибудь. На досуге!
***
Post factum. Разговор со следователем долгий и мучительный. С каждым по очереди. Адовы переживания по новому кругу. Вопросы, которые хочется забыть. Ответы, которых не хочется давать. И от того и от другого в себя возвращаешься долго.
— Считаете, что в действиях имеется состав?.. Хотите написать заявление о возбуждении?.. Дело примет иной оборот. Нет?.. Имейте в виду, в запасе три года. В любой момент, если вдруг передумаете…
— Спасибо. В виду имеем. Не передумаем. Новых оборотов не нужно – нужен покой. И вам всего доброго.
Боже, где ж сил-то взять, а?..
***
Дорога свободна. Солнечно и тепло. Машина катится легко – никто и ничто не препятствует. Внезапно по тормозам и на обочину. Навзрыд. Наконец-то. Сейчас можно. Рядом только я…
— Птичку слышала? (ты о чем?)
— А я слышал. Когда над ним Владислав молился. Где-то вверху запела. Высоко. Разве не слышала? (не слышала – значит, пела только для тебя)
Потом частенько просыпалась в ночи от беззвучных слез рядом. Через полгода отнялась правая. Та, которой когда-то наказывал. Несколько месяцев плетью. Затем левая. С этой возни еще больше – думали, окончательно…
— Прости ты себя! Не наказывай так жестоко. Ты хороший отец. И был, и остаешься – не сомневайся! А то, что не смог… Так ведь и я не смогла! Оба старались. Но это его дорога. Короткая. Он по ней без нас пробежал. Быстро.
***
