Не пила. И это минутка долбанной графомании в попытке справиться со своими чуйствами.
Она стояла на краю обрыва и думала о нём.
Её ляжки облепляла эластичная ткань цвета морёного дуба под водной гладью. В переводе на человеческий, в джинсы с ближайшего секонда. Они нескромно подчеркивали её единственное реальное достоинство. Все остальные были немного вымышленными и абстрактными. Как живые бактерии в йогурте. Никто их не видел, кроме сильно узких специалистов.
Она смотрела вдаль. Море должно было упираться в следующую страну, но с этого угла было не разглядеть. Потому она довольствовалась иллюзией его бескрайности. Как вечность, море не заканчивалось.
В отличие от её жизни. И потому она думала о нём. Это стандартный шаг. Когда девушка знает, что скоро умрёт, она начинает думать о нём. Так заведено. Не зря же писали все эти романы. Умираешь — думаешь. Думаешь — о нём. О нём — умираешь.
Ветер трепал её волосы. Со стороны это выглядело эффектно. Вблизи это походило на неумелую работу с феном. Волосы залетают во все отверстия. Анатомия не предполагала этого на лице человека. Рецепторы дают команду мозгу, что пора чесаться везде. Во всех фантомных кавернах. Волосы забиваются туда, где непременно есть липкая жидкость. Приклеиваются. Приходится отскребывать. И два часа наведения порядка на голове псу под хвост. Это выглядит так же, как осенняя хандра на удалёнке. Или работа стилиста над фильмом про доисторические времена.
Но она всё ещё усиленно думала о нём, отковыривая прядь из глаза. Йодированный воздух бодрил и тормошил остатки прошлой простуды. Слёзы и сопли попеременно втягивались обратно, потому как независимость может быть только сильной. Негоже думать о нём, когда роскошная шевелюра опутана козявками, как паутиной. Ветер не сдавался. Он в принципе существует для того, чтобы доводить людей до того, чтобы они падали на землю, скорчившись в странных позах. Во всяком случае, ураганный. Сегодня у него был выходной.
Она с опаской поглядывала вниз. Лететь где-то 60 метров. Это только кажется, что это мало. Если просто споткнуться на ровном месте среди тех стратегически расставленных валунов, можно заработать несколько шишек и вывих лодыжки. Если это умножить на метры: это 60 раз вывихнуть лодыжку и получить минимум столько же раз в одно и то же место по шишке. И ветер добавит все эти ощущения от залезающих в неожиданные места волос, которые вряд ли получится убрать оттуда по причине переломанных не только лодыжек.
Её сердце охватывало отчаяние. Это такая большая холодная ладонь, которая резко отрывает всё из области груди, утаскивая в тёмную пещеру, где беснуются гоблины. Или это признаки тахикардии. Неважно. Она всё равно скоро умрёт, нет смысла записываться к доктору. Гоблины в пещере развели костёр и ждут вкусненькое, пока она корчится в луже своей воображаемо фонтанирующей крови. Чем больше она думала о нём, тем более голодными были гоблины. Один гоблин непрерывно потягивал самокруточки, второй качался из стороны в сторону, третий спрашивал у мамы, почему у него животик бо-бо, а мама говорила
тс-с-с, миленький, сейчас покушаем, ты только не волнуйся, деточка. Пятый гоблин с разбегу впечатался в шершавую, испещренную влагой стену пещеры. Сталактит отломился и упал аккурат на шестого гоблина.
Накатило горе. Но она всё ещё держала своё лицо. Думая о нём. В письме, что пропиталось потом её трясущихся от холода рук, было всё слишком поэтично и драматично, чтобы комкаться и расплываться синими пятнами от переизбытка солёной влаги. Ей было важно, чтобы его прочитали. И смогли понять. Особенно он.
Вклинилось солнце. Его никто не обещал в прогнозе погоды, как никто не давал гарантий о нём. Все они такие. Необещанные, необязательные, безответственно подходящие. Значит, и ураганный так же на вечеринку заглянуть может? Раз уж выходной отменяется. Лучи слепили и с каждой минутой нещадно меняли степень бледности у мертвенного оттенка будущего нежильца. Картинка того, как это произойдёт, всё быстрее переставала быть привлекательной. Теперь она уже думала не о нём. Джинсы морёного дуба слишком сильно жали в промежности, несмотря на эффектное обволакивание ягодиц. Волосы слиплись в запутанные сосульки-полудреды. Нос опух. Глаза воспалились от бесконечного зуда и слишком яркого света. Внизу, среди валунов, проходила счастливая семья с собачкой, проносящейся среди камней, словно её радостный хвостик был несущим винтом вертолётика.
На её губах появилась улыбка.
С авандюны несколько дней назад во время шторма повалило много сосен. Они торчали вверх корнями, под самыми интересными углами как раз над головами той семьи. Любой порыв или лишний вес мог запустить полёт обречённых деревьев. Она как раз была тем самым лишним весом. И мы уже говорили о том, что выходной у ураганного отменили.
Она уже не думала о нём, а отчаянно кричала и махала руками. Но 60 метров и нарастающий ветер. Только шебутной Джек Рассел терьер чуток повёл ухом, бросил взгляд и дальше рванул. Они ещё и термос достали. Постелили скатерть. Смеются, показывая на раскормленных чаек. Гоблины в пещере вдруг почувствовали подземные толчки и ещё больше забеспокоились. И где-то из глубины пещеры сверкнуло оранжевым и очень горячим.
Песок из-под ног тоже так подумал, что держать лицо ему ни к чему. И решил осыпаться. Вопль, который вырвался из её чресел, спугнул чаек, а семья внизу переглянулась между собой в уточняющем вопросе.
Письмо из её рук вылетело в сторону моря. Слёзы брызнули из глаз следом за соплями из носа. Волосы решили застелить глаза полностью, раньше, чем это сделал страх и то, что должны были стоически удерживать утягивающие джинсы оттенка морёного дуба под гладью воды. Она повисла, зацепившись за корень сосны настолько кривой и хлипкой, что ни один японец не смог бы пройти мимо — с ней бы уже существовал целый артбук в традиционном стиле. И 60 метров вниз. Все японцы после этой сосны узнали бы боль от 60 переломанных лодыжек.
Но не она. Она, забыв о нём и о своей женской слабости, помня о силе своей независимости, смогла сдать норматив с лазанием по канату. Которого не было в её школе. Да и запястья у неё были травмированы, она вообще была освобождена от физкультуры.
Все гоблины в пещере переворачивались, как бельё в стиральной машинке на 1200 оборотах в минуту. Когда машинка начинает причудливый танец с вытряхиванием всего, что накопилось на ней между стирками, старательно отползая от стенки, в которую вонзалась электрическая вилка. Фен, кстати, в этом случае не подлежит гарантийному ремонту.
В этот момент последняя воображаемая капля крови вылилась из груди, из которой было изъято загребущей ладонью сердце с признаками тахикардии. Ветер, солнце, зыбучий песок — всё в этот момент остановилось в моменте, когда она просто не думала о нём больше. Прошлое забылось.
Семья внизу увидела скомканное письмо, на котором еле различимо виднелось «для него...». Они читали текст, потягивая чай с лимоном, от которого шёл густой щекочущий пар. Когда чтение подходило к концу, задорный Джек Рассел подпрыгнул и вырвал бумагу из рук, посчитав, что это больше похоже на мяч или на чайку, которых он как раз закончил гонять. Растерзав всё в пух и прах, довольный пёс начал гоняться за своим хвостом. Семья продолжила любоваться морем, заглатывая заранее заготовленные тёплые пирожки с вареньем.
Она отползла от края обрыва, не думая ни о ком и ни о чём. В этот момент прекращается любая мысль. А вместе с ней — умирание.
Джинсы предательски разошлись вдоль шва, обнажив её единственное видимое достоинство. Всё равно они из секонда.
Всем обнимашек
