Лешка сам не знал почему заплакал. Сам не знал. Оно само как-то. А теперь он идет домой, держит в руках половину кирпичика черного хлеба и обо всем жалеет. Зря Лешка так сделал. В конце концов это совсем другой немец.
Этот-то плешивый, худой, щёки впалые, щетина седоватая. Такого даже жалко. А тот наоборот, толстый был, здоровый такой, волосы тёмные. И самое главное, глаза.
У этот белесые, как будто выгоревшие и пустые. А у того злые и жёсткие. Таким взглядом бить можно было.
Лешка хорошо помнит тот день. Сейчас осень, листья с деревьев облетели, вчера дождило весь день, потому и лужи.
А тогда, наоборот, лето было. Но тоже дождь прошел. Правда летний дождь он другой совсем. Он теплый, и лужи теплые. И на деревьях листвы вдоволь.
Два года прошло с того дня. Сколько раз Лешка корил себя, не надо было тогда Витьку с собой брать, не надо было.
Витька-то младше на два года. Правда отчаянный. Но младше. Хитрости нет, да и бегать медленнее может. Но навязался тогда Витька, возьми да возьми, жрать, говорит, охота, мочи нет. А там хлеб...
Лешка уже так делал. Хлеб воровал. Мамке не говорил. Никому не говорил, кроме Витьки. Да и то с дуру сболтнул, вот малой и навязался.
Каждое утро к заводской столовой хлеб привозят. Завода там уже и нет, эвакуировали до того, как немцы пришли, успели. Вот в заводской столовой немцы и стали харчеваться.
Хлеб привозили на машине специальной, хлебной, на той, что и до войны хлеб возили, на ней так по русски и было написано "Хлеб".
И вот как-то Лешка в кустах сидел, наблюдал, как хлеб разгружают. Машина, значит, подъехала, водитель вышел, ее открыл. К нему тот самый толстый немец подошел. На плече винтовка, в руках бумажки какие-то, что-то водителю сказал, тот кивнул, и они оба к кабине пошли.
Не знает Лешка, как на такое решился. Уж больно хлебный аромат в нос ударил. Тихонько из кустов вышел, тенью к машине прошмыгнул, буханку с лотка схватил и дёру!
Потом, правда, дня три боялся из дома выйти, а что если видели? А что если поймают теперь да шлепнут?
Но потом вышел. Нормально все вроде, видно хлеба пропавшего никто не хватился.
Вот и решил он во второй раз счастья попытать, да на беду Витьке разболтал.
Пришли к столовой, сели в кусты, машины утренней дождались, а Витька-то дурак, вдруг сорвался, да к лоткам, схватил аж две буханки и побежал. А тут немец тот толстый...
Увидал бегущего Витьку, винтарь с плеча взял, да бабхнул. Витька споткнулся, как будто на камень налетел, да с размаху в лужу. Теплую лужу. Летом-то лужи теплые. Хлеб выпал и тоже в лужу.
Немец тот к Витьке подошел неспеша, хотел хлеб забрать, увидел, что буханки в воде, заругался на своем, плюнул, Витьку пнул и ушел.
Так Витьки и не стало. Два года прошло.
С тех пор много чего было. Немцев выбили. Освободили, значит город. А потом немцы опять появились, правда другие. Пленные. Жалкие какие-то, худые, в ободранных шинельках и вечно голодные, как Витька когда-то.
И вот сегодня Лешка за хлебом ходил. Магазин аккурат возле стройки, где немцы эти копошатся.
Идет Лешка, на немцев не смотреть старается. Не хочет он на них смотреть. Но тут слышит зовет кто-то:
-Мальтшик, мальтшик, хльеб, битте!Битте!
Смотрит Лешка, а у кирпичной кладки немец стоит. Худой, щёки впалые, щетина седоватая. И смотрит жалобно белесыми глазами.
Не знает Лешка, что с ним случилось. Как накрыло что-то.
-Хлеба хочешь?-спросил Лешка- Хлеба
-Хльеб, хльеб! Я, я, битте!- закивал немец.
-Ну, так на! Бери хлеб, сука!- крикнул Лешка, отломил половинку и давай в лужу крошить. В холодную лужу. Осенью-то лужи холодные.
А немец, дурак, кинулся и давай прямо из лужи мякиш выковыривать и в рот пихать прямо с грязной водой. И жрет хлеб, жрет...
А Лешка стоит, крошит и плачет отчего-то. Сам не понимает отчего. Само как-то получилось.
А потом не выдержал и домой пошел. Жалеет теперь, что так сделал. Не привык он такую злость в себе держать. Не правильно это как-то. Но как-то полегчало внутри что ли. Странные чувства. Ну, да ладно, Лешка потом с этим разберется. Когда вырастет.