- Регистрация
- 31 Янв 2008
- Сообщения
- 6,126
В Петербурге есть такое явление «окно голема». Это когда видишь огромный кирпичный брандмауэр, а наверху, как-то сбоку, не по центру маленькое окошечко. По всем правилам этого окошка быть не должно: ну кто додумается делать окно там, где нигде его нет на других этажах? Но оно есть. Как правило, оно закрыто старыми рамами, стекла в нем настолько грязные, что и не видно, есть ли там что-то, или оно заложено кирпичом, но почему тогда стоят рамы?
Иногда в таких окнах можно увидеть свет. Он всегда там какой-то тусклый. Рассмотреть то, что за окном не получается – высоко. Раньше мамы пугали детей этими окошками: говорили, что там живет Голлем, и, что если будешь баловаться, он тебя заберет.
Есть предание, что в комнату, из которой выходит это окно, зайти нельзя. Нет двери. Только комната и окно…
Когда я работал на неотложке, я попал в такую комнату.
Жила в ней одна старушка, которую звали Рада. Рада Ивановна, вернее, поскольку лет ей было уже прилично – ровесница века. У этой старушки была одна отличительная особенность – она всех ненавидела. Выражалось это в том, что она высовывалась в окошко и начинала орать: «сволочи все!», «сдохни!», «Ежову позвоню!»
Окошко выходило в двор-колодец, голос раздавался гулко. Все этажи слышали, никто не мог спать, настолько пронзительным был крик.
В одной квартире с ней жили ее муж, старый интеллигент, милый дедушка, и ее дочь с мужем и ребенком. Вся квартира страдала от этих приступов, потому, как орать она могла долго – сутки, а то и более.
В психиатрическую больницу ее уже не брали, потому, что она не агрессивна, и сама не собирается на «тот свет» - показаний для экстренной госпитализации нет, а просто так класть – нет мест. Поэтому занимались ею мы – линейные врачи неотложки.
Вызывали нас, как правило, под вечер, чтобы мы ей сделали укол, и весь дом мог поспать. Уколы наши делились на три категории: большая доза траквилизаторов с антигистаминными, которые вначале ее успокаивали, иногда она даже засыпала, а на следующий день была нормальным человеком. Остряки с линии называли такой коктейль «спокойная теща». Некоторые прибегали к «терапии возмездия» - 10 мл магнезии внутримышечно (это очень больно), или использовали коктейль «балтийские волны» - большая доза снотворного и мочегонного. Расчет был на то, что теперь долго не вызовет. Рано или поздно, но пришлось перейти на аминазин, после которого бабушка день-другой ползала по квартире на карачках, потому, что роняла давление. Такой укол, особенно с добавлением транквилизаторов был прозван «человек-паук». Бывало, приедет доктор на станцию, диспетчер спрашивает: «Ну что, обрадовал Радость нашу?» а доктор отвечает: «Ага, спайдер…»
Впервые Рада начала кричать в окошко, как рассказывал ее муж, после того, как забрали ее родителей. Два старых коммуниста воспитали дочку, как подобает: «не верь, не бойся, не проси…». С детства ей объясняли, что мы – лучше, чем все. Мы – привилегированные в бесклассовом обществе. У нас есть цель, и эта цель оправдывает средства. Люди, которые не с нами – против нас. Ну и так далее…
И вот однажды ночью, к дому подъехал воронок, и пришли за ее родителями. Человек в форме намекнул, что «неплохо бы ей отречься от родителей, а то в машине места хватит на всех». Тогда она высунулась в окно и начала кричать, что есть мочи: «Я отрекаюсь! Моя мать и мой отец – сволочи! Запомните, я отрекаюсь! …» Машина давно уже уехала, а она все кричала и кричала до утра.
После этого случая, она начала неистово писать Ежову доносы. На всех соседей, сотрудников, друзей. Подробно описывала друзей родителей. Всегда указывала, что общалась с ними только для того, чтобы «раскусить вражескую суть». В какой-то день она написала про мужа, так что ему тоже пришлось побывать в местах, не столь отдаленных.
После разоблачения культа личности, она, по словам ее мужа, совсем свихнулась. Ее письма Ежову начали приходить назад, пару раз ее даже вызвали в Большой Дом и попросили больше не писать. Потом ее первый раз отвезли в больницу, после выписки она сказала, что это было все несправедливо. Ее не должны были упекать, и пошла кричать в окошко…
Пока она была относительно молодой, ей ставили диагноз «шизофрения», и пытались лечить, но после 70-ти, диагноз сменился «сенильной деменцией», называемой в просторечье маразм. А эта болезнь, как известно не лечиться…
Ее муж был человеком очень набожным, когда мы приезжали, он молился: в углу у него висела маленькая, закопченная иконка «оттуда». А после укола всегда предлагал чай.
Он говорил, что есть сила, которая может ей помочь – это Бог. Но она не может Его принять, потому, что искушена гордыней. Говорил, что до «севера» (так он назвал место своей ссылки) он тоже был гордым и считал, что не нуждается в сострадании. Ему казалось, пока он был молод, что он сильный, умный, и все ему по плечу. Он ненавидел всех, кто проповедовал скромность. Тоже видел среди людей врагов – врагов народа. Теперь он был, как нам казалось, благодарен судьбе за то, что ему посчастливилось общаться с ТАКИМИ людьми, которых он видел ТАМ.
Когда фельдшерицы начинали вздыхать: «Нам вас, дедушка, по-человечески жалко», он удивлялся, и говорил: «не нужно меня жалеть! Это она нуждается в жалости! Но не может ее принять».
Мне до сих пор хочется повстречаться с ним, но я не знаю, жив ли он. Когда я оказался в этом дворе, лет пять назад, я спросил у соседей: «Как бабушка – не беспокоит?» Они удивились: «Какая бабушка?» Очевидно, все-таки неотложка к ней больше не ездит…
Иногда в таких окнах можно увидеть свет. Он всегда там какой-то тусклый. Рассмотреть то, что за окном не получается – высоко. Раньше мамы пугали детей этими окошками: говорили, что там живет Голлем, и, что если будешь баловаться, он тебя заберет.
Есть предание, что в комнату, из которой выходит это окно, зайти нельзя. Нет двери. Только комната и окно…
Когда я работал на неотложке, я попал в такую комнату.
Жила в ней одна старушка, которую звали Рада. Рада Ивановна, вернее, поскольку лет ей было уже прилично – ровесница века. У этой старушки была одна отличительная особенность – она всех ненавидела. Выражалось это в том, что она высовывалась в окошко и начинала орать: «сволочи все!», «сдохни!», «Ежову позвоню!»
Окошко выходило в двор-колодец, голос раздавался гулко. Все этажи слышали, никто не мог спать, настолько пронзительным был крик.
В одной квартире с ней жили ее муж, старый интеллигент, милый дедушка, и ее дочь с мужем и ребенком. Вся квартира страдала от этих приступов, потому, как орать она могла долго – сутки, а то и более.
В психиатрическую больницу ее уже не брали, потому, что она не агрессивна, и сама не собирается на «тот свет» - показаний для экстренной госпитализации нет, а просто так класть – нет мест. Поэтому занимались ею мы – линейные врачи неотложки.
Вызывали нас, как правило, под вечер, чтобы мы ей сделали укол, и весь дом мог поспать. Уколы наши делились на три категории: большая доза траквилизаторов с антигистаминными, которые вначале ее успокаивали, иногда она даже засыпала, а на следующий день была нормальным человеком. Остряки с линии называли такой коктейль «спокойная теща». Некоторые прибегали к «терапии возмездия» - 10 мл магнезии внутримышечно (это очень больно), или использовали коктейль «балтийские волны» - большая доза снотворного и мочегонного. Расчет был на то, что теперь долго не вызовет. Рано или поздно, но пришлось перейти на аминазин, после которого бабушка день-другой ползала по квартире на карачках, потому, что роняла давление. Такой укол, особенно с добавлением транквилизаторов был прозван «человек-паук». Бывало, приедет доктор на станцию, диспетчер спрашивает: «Ну что, обрадовал Радость нашу?» а доктор отвечает: «Ага, спайдер…»
Впервые Рада начала кричать в окошко, как рассказывал ее муж, после того, как забрали ее родителей. Два старых коммуниста воспитали дочку, как подобает: «не верь, не бойся, не проси…». С детства ей объясняли, что мы – лучше, чем все. Мы – привилегированные в бесклассовом обществе. У нас есть цель, и эта цель оправдывает средства. Люди, которые не с нами – против нас. Ну и так далее…
И вот однажды ночью, к дому подъехал воронок, и пришли за ее родителями. Человек в форме намекнул, что «неплохо бы ей отречься от родителей, а то в машине места хватит на всех». Тогда она высунулась в окно и начала кричать, что есть мочи: «Я отрекаюсь! Моя мать и мой отец – сволочи! Запомните, я отрекаюсь! …» Машина давно уже уехала, а она все кричала и кричала до утра.
После этого случая, она начала неистово писать Ежову доносы. На всех соседей, сотрудников, друзей. Подробно описывала друзей родителей. Всегда указывала, что общалась с ними только для того, чтобы «раскусить вражескую суть». В какой-то день она написала про мужа, так что ему тоже пришлось побывать в местах, не столь отдаленных.
После разоблачения культа личности, она, по словам ее мужа, совсем свихнулась. Ее письма Ежову начали приходить назад, пару раз ее даже вызвали в Большой Дом и попросили больше не писать. Потом ее первый раз отвезли в больницу, после выписки она сказала, что это было все несправедливо. Ее не должны были упекать, и пошла кричать в окошко…
Пока она была относительно молодой, ей ставили диагноз «шизофрения», и пытались лечить, но после 70-ти, диагноз сменился «сенильной деменцией», называемой в просторечье маразм. А эта болезнь, как известно не лечиться…
Ее муж был человеком очень набожным, когда мы приезжали, он молился: в углу у него висела маленькая, закопченная иконка «оттуда». А после укола всегда предлагал чай.
Он говорил, что есть сила, которая может ей помочь – это Бог. Но она не может Его принять, потому, что искушена гордыней. Говорил, что до «севера» (так он назвал место своей ссылки) он тоже был гордым и считал, что не нуждается в сострадании. Ему казалось, пока он был молод, что он сильный, умный, и все ему по плечу. Он ненавидел всех, кто проповедовал скромность. Тоже видел среди людей врагов – врагов народа. Теперь он был, как нам казалось, благодарен судьбе за то, что ему посчастливилось общаться с ТАКИМИ людьми, которых он видел ТАМ.
Когда фельдшерицы начинали вздыхать: «Нам вас, дедушка, по-человечески жалко», он удивлялся, и говорил: «не нужно меня жалеть! Это она нуждается в жалости! Но не может ее принять».
Мне до сих пор хочется повстречаться с ним, но я не знаю, жив ли он. Когда я оказался в этом дворе, лет пять назад, я спросил у соседей: «Как бабушка – не беспокоит?» Они удивились: «Какая бабушка?» Очевидно, все-таки неотложка к ней больше не ездит…
