Я был нормальным австралопитеком с увесистой дубиной за спиной. Фонарь, аптека, улица, аптека. Со мной случился грустный Параной
. Сначала он, подлец, маскировался под местного, пойми его поди. Мы разучили две фигуры вальса, и он со мной на мамонта ходил. Потом ещё мы тигров рисовали и человечка с угольным копьем. И голос первобытной тети Вали все спрашивал: "Вы пьёте?" Мы не пьём.
Он говорил, что надо по-другому, кругом опасность, хамство и разврат. Когда меня накрыло Горбунковым, он был реально в этом виноват. Теперь и чаще думаю о лете, о голоде, о смерти тоже, да. Мелькали дни отравленных столетий, но Параной меня не покидал. Адью, мои родные обезьяны, прощай навеки, безмятежный хвощ.
Аптека, Валя, корень валерианы. Я. Крайне подозрителен и тощ.
Мой доктор был таким неандертальцем, что вылечил бы каждого из вас. Теперь он постоянно крутит пальцем и тычет (им же) в купленный девайс, поскольку измененные концепты сурово отрицают колдунство.
Там, - уверяет, - новые рецепты спасения от тяжести всего. Вот, например, какой-нибудь художник - а он вообще маньяк или ханжа. И проще завернуться в подорожник, чем попытаться что-то возражать. Опасность справа и опасность слева грозят бесславным, гибельным концом.
Не выходи из комнаты, о дева, с чудесным героическим лицом. Из Хроноса, из логоса, из лога тихонько ноготочками скрепя
Не выходи из Бродского, из Блока, раз ничего не вышло из тебя. Не подвергай неслыханному риску больную плоть. Желания стреножь.
Аптека, доктор, подорожник, виски.
Фонарь, убийца, подворотня, нож.
Дрожащий голос первобытной Зины на сборы нам отводит пол часа. И статуи, напуганные сильно, притягивают руки к небесам. И половцы стоят, и печенеги, и прочие, омытые росой.
И мы на параноевом ковчеге плывём обратно в ранний кайнозой.
(Резная свирель. ВК).