Как принять такое???
Несколько дней назад прочитала этот блог... Теперь несколько ночей не могу спать от кошмара... Вижу себя и моего сына на их месте... Оказалось - я не готова принять такой исход((((
20/11/2014
АРТУР КИРЕЕВ
Когда мне было 23, я по своим личным, семейным причинам пошел работать в хоспис. Волонтером. Немногие из моих друзей-знакомых знают про этот факт. Потому что это было сугубо личное, мое. Хотел пойти в детский, но знакомые, занятые в этом непростом деле, видя мое состояние, отговорили. Мол, у тебя сейчас депрессия?! А что будет там?!
(8) комментировать
ВКонтакте facebook(Принадлежит Meta, признанной в РФ экстремистской организацией и ее деятельность запрещена на территории РФ) LiveJournal
Зачем я это сделал?! Наверно, чтобы не сойти с ума. Знаете, как говорила Авдотья Смирнова, если не перестанешь думать только о себе после 23 лет, то точно сойдешь с ума. Вот я и решил перестать думать о себе. От этого не было никакого толку, а так я мог облегчить чьи-то страдания, как мне казалось.
В хосписе мне дали приглядывать за одним молодым человеком. Суть всей моей работы сводилась к тому, чтобы раз в день или чаще приезжать к нему домой, где он лежал (читай – умирал), убираться у него, кормить. В это же время приходила медсестра, чтобы сделать ему укол или приклеить "пластырь", обезболивающий. Я ожидал, что буду проводить сутками в самом хосписе, но оказалось там почти нет коек, и все умирающие в основном лежат по своим домам. Тихо умирают, чтобы никто не слышал и не знал, что они вообще в этом мире существуют. Практически все они – онкологические больные. Последней стадии. Когда уже так больно, что люди просто воют. Они воют так, что вы начинаете выть вместе с ними. Он лежит и воет, а ты стоишь, смотришь на него и тоже воешь. В унисон.
Когда я пришел первый раз к своему подопечному, я ожидал увидеть бедного, страдающего человека. Я готов был отдать полдуши, чтобы ему было не так больно. Не подумайте ничего, просто в этот период мне было самому так плохо, что хотелось свое горе заместить чужим. Вспоминается основательница первого московского хосписа Вера Миллионщикова, которая говорила, что в хоспис люди приходят решать свои личные проблемы.
Больных, тем более, принято жалеть. Ты же понимаешь, что ему очень больно. И он скоро умрет...
Но в моем случае все это вывернулось наизнанку. Больным оказался 28-летний Вовк, как он себя называл, едва раздвигая зубы. У него был рак печени. А метастазы кажется уже почти доедали его. Он был наркоман. В прошлом, конечно. Употреблял с 14 лет. Пол жизни. Мать от него отказалась. Еще на той стадии, когда он активно воровал вещи из дома, тащил телевизор в комиссионку, как в фильме "Реквием по мечте". В квартире, похожей на скотный двор, кажется действительно топтались коровы. У Вовки не было никого. Друзья почти все умерли по тем же причинам. И он доживал свой небольшой век, упершись взглядом в маленький телевизор, который ему принес сосед – "добрая душа". Его никто не кормил. Его никто не поил. Лишь медсестра, приходившая приклеить ему очередную "дозу", как он это не без радости называл, давала ему попить и заваривала лапшу быстрого приготовления. Увидев меня впервые, Вовк окрестил меня недобрым произвищем, которым называл почти до самого конца, и сказал, чтобы я убирался, и что я ему не нужен.
Такого поворота я естественно не ожидал. Я хотел прийти и помогать больному. А пришел к человеку, который, по моим убеждениям тогда, это заслужил. Он ненавидел всех и всё. Я даже не знаю, кого он ненавидел больше – свою болезнь или людей, нас. Мы были виноваты во всем. В его неудачах, в его ушедшей к другу девушке, в его потерянной дозе в 07-м году. Во всем. Ему не нужна была ничья помощь. Ему была нужна смерть. И побыстрее. Только она никак не приходила. А тут пришел я, весь такой готовый помочь. Во мне было уверенности и решимости столько, что я думал, что вылечу даже его и всех остальных. Дурак.
И я начал это делать. Начал убирать его квартиру, начал готовить ему дома супы и приносить в баночке. Начал кормить его с ложки. Подбирать то, что он демонстративно выплевывал. Выключать телевизор. Читал ему книги. Сопротивляться он все равно не мог. Знаете, как "Мизери" у Стивена Кинга. Такая "насильная помощь". Вовк обзывал меня всячески. И иногда, когда уставал, когда он уставал всех ненавидеть, он рассказывал о себе. Все равно у него никого, кроме меня не было. Он рассказал мне о своей матери, которая просто собрала чемодан и ушла, когда ему было 16 лет. В неизвестном направлении. Оставила ему квартиру. Все вещи. Телевизор. И ушла. Позже он через свою тетю, которая "сжалилась" над мальчиком, узнал ее номер. Но она не отвечала. И вот уже более 10 лет его не видела. Она даже не знала, что он умирал.
Вовке оставалось чуть больше месяца. И чем ближе был его конец, тем больше проступало в нем человеческое. Я чуть не возгордился собой, мол, оттер с него этот налет ненависти. А может это смерть делает с нами!? Хотя я видел, как умирают, ненавидя всех, и, прежде всего, себя. Он начал просить ему читать. Мы обсуждали школьный курс литературы. Он защищал Базарова и говорил, что он тоже наркоман. После этого я решил, что булгаковский "Морфий" мы читать не будем. Он почти перестал смотреть телевизор. А когда ему было очень больно, то сжимал зубы, и я слышал, как они с треском иногда откалывались. Хотя их и так было совсем не много.
Он все также меня обзывал. Просил открывать занавески, этим гордым словом он называл тряпку, подвешенную на прищепки. Я купил ему новые шторы. Красные. Тяжелые. Плотные. Он часами мог на них смотреть. Мне кажется, ему никто ничего никогда не покупал. Никогда. Купил ему часы. Недорогие. Но он считал, что эти "ролексы" стоят больше, чем вся его жизнь. Он постоянно их носил. А еще подарил ему мобильный телефон, старый, свой. И он держал эту "Нокию" в своих руках на всякий случай. Мало ли ему станет плохо...
И ему стало. Он позвонил мне в 6 утра. И сказал, что: "Все, п****". Я все понял. Рванул через весь город. В Веселом поселке еще все спали, а я мчался и все набирал номер его матери. С 10-го раза к трубке подошла женщина. Хриплая. Строгая. Она была учительницей. Я объяснил ей, кто я и что с Вовкой. Она выслушала. Все. До конца. И я только успел прокричать ей – приезжайте, пожалуйста – как она повесила трубку.
Это ее выбор. Даже если она будет о нем жалеть. Мне было не до него. Я торопился. Я знал, что должен проводить его. Он должен понять, что был не один. В этом и есть "обезболивание". Легче умирать, когда понимаешь, что по тебе будут скучать. Когда я приехал Вовк был почти прозрачный. Он сжимал телефон и водил глазами по потолку, будто ангелы за ним уже прилетели.
– Все, Артурк, помираю... – первый раз он назвал меня по имени.
Через час приехала медсестра. И мы вместе сидели возле него. Такого загнанного, испуганного. Как дикий зверь.
В 10:30 звонок в дверь. Вовк даже оживился. Не думал он, что столько человек придут посмотреть, как он будет "дохнуть". Я открыл дверь. На пороге стояла женщина. Высокая. С меховым воротником. И руках у нее был портфель.
Зашла. Каблуками цокнула. Из коридора посмотрела на кровать Вовки. Он ее увидел, открыл широко глаза, рот. Задышал. Это была она. Его мать. Они смотрели друг на друга минут десять. Потом она повернулась ко мне, сказала "спасибо" и ушла.
Когда я вернулся в комнату, все лицо Вовки было в слезах. Их было столько, что я вытерал их каждую секунду. Через полчаса его не стало. Последнее, что он сделал – сжал мне руку и повернувшись ко мне, едва шевелящимся ртом сказал: "Живи!".
