Сидорова Татьяна. Зависимость как «дважды два – четыре»

В своей частной практике я часто имею дело с отношениями, которые называют зависимыми. О них и пойдет речь в этой статье.



Часть 1. Понятие зависимости. Феноменология.

О зависимости можно говорить только как о феномене парных отношений (партнером может быть другой человек, вещество, игра – все, что угодно). Если я один, ни с кем и ни с чем не связан, то и никакой зависимости у меня быть не может или ее существование никак себя не обнаруживает.

В «обычной жизни» слово «зависимость» используют для обозначения неконтролируемого пристрастия к химическим веществам (алкоголю, наркотикам, таблеткам и так далее). Были выделены клинические признаки зависимости как болезни: потеря контроля над своим поведением в отношении химических веществ (то есть потеря контроля над употреблением – если человек начал пить, то он уже не может остановиться, не бывает одной рюмки или одного укола), синдром отмены вещества (тяжелое физическое и психическое состояние, которое можно «снять» быстро и эффективно только возобновив употребление), сужение интересов личности до «контактов» с веществом (его поиск, приобретение, употребление, обсуждение его свойств, исследование разнообразия веществ). Само состояние зависимости в период активного употребления химического вещества (то есть когда «все хорошо») – это измененное состояние сознания, искажающее образ мира и себя самого, устраняющее боль, субъективное переживание неприятностей и возможной ответственности за них. Его противоположностью является состояние абстиненции, то есть отсутствия необходимого количества вещества в организме, что само по себе сопровождается резким ухудшением физического состояния, переживанием отчаяния, ужаса, безнадежности, угрозы собственной физической и психической гибели. Источник своих страданий человек видит не в себе и не в своем поведении, приведшим его к употреблению химических веществ. Источником нынешних страданий, по мнению зависимого, является отсутствие вещества и плохое отношение других людей, которые не обеспечили ему необходимых жизненных благ, а сейчас еще и мешают ему употреблять химические вещества, которые «помогают» чувствовать себя лучше. В этом смысле зависимость называют болезнью безответственности. И до тех пор, пока человек не рискнет менять себя, свое отношение к употреблению и к жизни вообще, выздоровление, то есть длительная и устойчивая трезвость, невозможно. Все то, что справедливо для химической зависимости, оказывается верным и для эмоциональной зависимости.



Феноменология эмоциональной зависимости.

Понятие «эмоциональная зависимость» имеет несколько сторон. Во-первых, это переживание собственной несвободы в отношениях со значимым человеком. Зависимый человек не может выражать (или даже осознавать) некоторые свои чувства партнеру, соответственно ограничено и его поведение в таких отношениях. С другой стороны, он чувствует внутреннюю необходимость (часто с оттенком вынужденности) поступать определенным образом, чтобы значимые отношения сохранялись «как всегда», а острое беспокойство, возникающее если «что-то идет не так», смягчалось или проходило вовсе. Контакты с разными людьми выстраиваются по одному и тому же сценарию, причем человек как будто играет одну и ту же «роль» или это могут быть две «роли», которые сменяют одна другую. В зависимых отношениях это «роли» «жертвы», которая страдает и которой что-то «нельзя» (делать, чувствовать), и тирана, который «выглядит довольным», поскольку ему «можно» то, что «нельзя» жертве. Человек может быть «хронически жертвой», «хронически «тираном» или менять эти «роли» в разных отношениях и контекстах.

Во-вторых, зависимому человеку все-таки не нравится его несвобода и возобновление своего зависимого поведения, вызывающие стыд или вину «перед собой» за свою «слабость».

В-третьих, в случае угрозы стабильности таких отношений, каждый из партнеров испытывает сильную тревогу, с которой невозможно справиться иначе, чем снова совершив свое зависимое действие. Можно сказать, что эмоциональное благополучие одного зависит от поведения другого. Если один из партнеров начинает вести себя непредсказуемо или неудобно для другого, например, предъявляет свое недовольство чем-либо в этих отношениях, то второй «принимает меры» — демонстрирует возможность «наказания» для первого. Таким «наказанием» обычно становится несправедливое обвинение, пристыжение, злость или прямая угроза разрыва отношений. После этого второй отказывается от своей «инициативы», возобновляет свое прежнее поведение, лишь бы не рисковать.

В ситуации угрозы прерывания связи зависимого человека перестает интересовать что-либо, не связанное с самими отношениями.

В-четвертых, такие отношения удерживаются прежде всего страхом потери друг друга, «состоят» из попыток его избежать любой ценой, что и делает каждого из партнеров несвободным во многих своих проявлениях.

В-пятых, каждый из партнеров, будучи не в состоянии переносить свою сепарационную тревогу, считает, что «виноват» в его плохом состоянии не он сам, а другой. Этот другой «ведет себя» неудобно, вот он и виноват. Зависимый человек не считает свою тревогу «ненормальной» и не обращается за помощью по этому поводу. Он считает «ненормальным» поведение партнера и просит «рецепт» изменить именно его. Такое положение называется безответственностью в отношении себя самого и своей жизни.

В-шестых, зависимый человек испытывает большие трудности в регуляции своего эмоционального состояния без привлечения к этому «партнера по зависимости», ему трудно восстановить свое душевное равновесие самостоятельно. Пока отношения не вернулись в привычные рамки, пока не возобновлено привычное поведение, пока партнер снова не начал «вести себя как надо», тревога, страх, гнев не ослабевают. С этим связаны большие трудности в контактах с людьми, постоянная нуждаемость в поддержке, утешении, одобрении извне, ранимость, обидчивость, пугливость.

Там, где у химически зависимого была «связь» с веществом, у «обычного человека» оказывается искаженная болью и тревогой «связь» с другим человеком. Ту функцию (изменения психологического и физического состояния), которую выполняет химическое вещество у наркомана и алкоголика, у эмоционально зависимого человека осуществляет партнер. Зависимому человеку необходимо совершать некоторые стереотипные действия, чтобы «добыть» себе утешение и успокоение, изменить свое состояние в лучшую сторону. Это может быть: приобретение вещества, обман, добывание денег, звонки каждые пять минут, выслеживание, бесконечные «разговоры на чистоту», драки, болезни, обвинения, запугивания и так далее. Вот и выходит, что зависимость – это единое по своей структуре расстройство личности, поведения, к чему бы оно в данном конкретном случае ни относилось. Если есть «зависимая триада» (потеря контроля над своим поведением, синдром отмены «вещества», концентрация внимания на «объекте зависимости»), значит можно говорить, что мы имеем дело с зависимостью от чего- или от кого-либо у данного человека.


Понятие расщепления. Феноменология.

Зависимые люди обладают некоторыми особенностями, общими для всех них. Самая яркая особенность – невозможности испытывать любовь, и злость к одному человеку, значимому партнеру. Эти чувства могут переживаться и проявляться только отделенными одно от другого: в тот момент, когда я недоволен партнером, я как будто «забываю», что люблю его, и наоборот. Каждому из партнеров как будто «не хватает» половины спектра чувств, который «можно достроить» в себе за счет присутствия этого «полюса чувств» у партнера. Такое состояние называется внутриличностным расщеплением, оно в той или иной степени свойственно любой зависимости.

В зависимых отношениях оказываются расщепленные партнеры, ярко выраженный эмоциональный «полюс» одного провоцирует выраженный «полюс» другого. Они могут комплементарно дополнять друг друга (например, одному доступна агрессия, а другому – уступчивость), и это наиболее стабильные пары, или конкурировать своими одинаковыми «полюсами» (оба уступчивые или оба агрессивные), что делает отношения более конфликтными (в первом случае пассивно-агрессивными, во втором – открыто агрессивными в отношении друг друга) и менее стабильными. При этом каждый из партнеров «смутно чувствует», что ему чего-то недостает, чего-то, что есть либо у партнера, либо должно быть где-то во внешнем мире.

Люди, хронически оказывающиеся в зависимых отношениях, так или иначе ощущают свою дефицитарность (не побоюсь этого слова). Зависимость – это парная «игра», в нее вступают только те, кому нужна именно такая форма совместности. Ее главный недостаток – боль и страдания, постоянная тревога, отсутствие перспективы что-то изменить, если внутри таких отношений что-то «разладилось». Но есть и «выигрыш»: иллюзия вечности зависимых отношений (к сожалению для всех зависимых – именно иллюзия, поскольку бывает, что кто-то из партнеров все-таки рискует прекратить эту взаимную пытку и прервать отношения). Более того, в партнере зависимый человек обнаруживает часть себя, функцию, которая у него самого в дефиците. Таким образом, по отдельности каждый из них дефицитарен, но вместе они – живой целостный организм. Зависимость – это молчаливый уговор: ты делаешь за меня одно (например, проявляешь агрессию), а я за тебя другое (поддерживаю связь с миром через теплую привязанность). Пока каждый выполняет свою часть уговора, никакое разделение никому не грозит, тревога остается под контролем и не мешает психической и социальной жизни каждого. Партнеры «развернуты» друг к другу своими «хорошими» полюсами, их отношения прочные.

Это состояние в гештальтподходе называется слиянием (психоаналитики говорят о недостаточной психической дифференцированности каждого партнера. Причем первична именно она, в зависимых отношениях как раз и оказываются люди, которым их собственная автономность тягостна. Постепенно уровни психической дифференциации партнеров как будто «подстраивается один под другого», изначальная разница становится все менее заметной – слияние же! По отношению к «внешнему миру» каждый из партнеров «остается сохранным». Бывает, что степень их успешности и продуктивности может увеличиться. У каждого из партнеров дезактуализируется проблема поддержания внутренней базовой безопасности, что позволяет «заняться другими делами». У зависимого человека «внутренняя безопасность» связана с установлением «хороших» и «вечных» отношений с кем-то, спроецирована способность заботиться о самом зависимом, поскольку себя зависимый переживает слабым и беспомощным. А вот представления о «заботе» различаются от ежедневного биться (значит, любит!) до ежедневного кофе в постель).

Тревога и неудовольствие, вынужденные действия возникают, если один из партнеров начинает «играть не по правилам», хочет каких-то изменений, или если сама жизнь требует новых навыков взаимодействия, ставит новые задачи. В таком случае «инициатор изменений» становится «плохим» и его необходимо «вернуть на прежнее место». Второй партнер предпринимает открыто или пассивно агрессивные действия (обвинения, обида, злость или запугивания) для восстановления статус-кво.

Оба партнера отличаются высокой тревожностью и низкой переносимостью напряжения и фрустрации. Для «жертвы» фрустрация – это отвержение и игнорирование ее партнером в контакте, для «тирана» — попытки ему противоречить. Но есть и общая для них фрустрация: угроза разрыва зависимых отношений.

Соответственно и ведут они себя противоположно и комплементарно. «Жертва» подавляет свои проявления, боясь вызвать неудовольствие «тирана». Не секрет, что основные паттерны нашего поведения формируются в детстве на основании тех моделей отношений, которые нам «показывают» родители. Жизненный опыт «жертвы» говорит о том, что только блокируя свою агрессию и подчиняясь чужим требованиям можно надежно сохранить значимую связь. «Тиран» напротив активно проявляет свои требования, подавляя сочувствие и вину. В его жизни получить желаемое возможно только жестко настаивая на своем.

Однако, говорить, что у «жертвы» все в порядке с теплыми чувствами, а у «тирана» с агрессией было бы преувеличением. Каждый из них неспособен регулировать себя самостоятельно, основываясь на своих потребностях и состояниях: «жертва» не имеет выбора помогать кому-то, например, или не помогать (если она не помогает, то чувствует такую вину, что это ей получается «себе дороже»), терпеть или не терпеть насилие, а «тиран» не имеет выбора в том, чтобы нападать или не нападать – ему «некуда деть» постоянное внутреннее напряжение, кроме как в непосредственное отреагирование. Вместо переживаний, мы имеем дело с аффективными вспышками.

«Тиран» делает с другими то, что когда-то делали с ним. Чем сильнее было подавление и унижение в жизни «тирана» ранее, тем агрессивнее он будет со своим зависимым партнером. Это защитное поведение называется «идентификация с агрессором».

«Жертва» воспроизводит ситуацию прошлого напрямую: остается в своей «роли» и терпит так, как терпела всегда.

Очень часто личностное расщепление проявляет себя так, что в одних отношениях человек ведет себя как «тиран», а в других как «жертва». «Смена ролей» — признак большей «личностной зрелости». Пусть и в расщепленном варианте, но человеку доступно большее разнообразие переживаний, а значит и способов реагирования на мир. Это делает его более адаптированным и устойчивым к тревоге. (Треугольник «жертва» — «тиран» — «спасатель» хорошо известен).

Про «жертву» написано много, и практического, и теоретического (заблокированная агрессия, «власть беспомощности», социальная выгода, разрушенное самоуважение, страх одиночества, вина, стыд, обида – основные «признаки жертвы»), скажу несколько слов о «тиране». И в жизни, и в терапии мы можем «встретить» откровенного «тирана»: агрессивного и какого-то бессовестного, говоря человеческим языком. И все же, гораздо чаще, в терапии оказывается совсем другой «тип тирана», про которого «с виду и не скажешь», тем более, что сам себя он «позиционирует» как «жертву непонимания» или «непослушания» своего партнера. То, что привлекает в нем внимание, так это отличные навыки манипулирования людьми, позволяющие организовывать себе помощь и защиту в жизни. На приеме от «обычной жертвы» его отличает то, что его жалобы звучат скорее требовательно и настойчиво, чем жалобно и уныло, он не заискивает перед терапевтом и не старается сразу его «завоевать». Он пришел за «восстановлением законных прав». Переход к открытой агрессии становится возможен для него только в случае сильной фрустрации в терапевтической работе. Такой «тиран» в отношениях с людьми, которые обеспечивают его выживание, не проявляет прямой агрессии, манипулируя своей беспомощностью и слабостью, вынуждая их отказываться от своих желаний и интересов в его пользу и «по собственной воле», зато в отношении всех других может быть жесток и циничен. (Вспомним о проекции способности к заботе: на кого эта способность проецируется – тот и «хороший», то есть пригодный для манипулирования с целью эту заботу «из него добыть», с ним и агрессию проявлять не стоит. Все же знают, что «хорошие люди не злятся». А на кого такая проекция «не ложится», те «плохие» и нечего с ними церемониться…)

Если говорить о происхождении таких личностных особенностей, то можно сказать, что в случае, когда «тиран» «тиранит» открыто, речь идет о человеке, воспитанном в атмосфере открытой агрессии и насилия, и сформировавшиеся у него способы обращения с собой и другими были прямым ответом на такое обращение. Во втором случае («тиран» — манипулятор) человек вырос в атмосфере постоянного унижения и ограничений свободной инициативы, однако открытая агрессия и вообще любой протест ребенка всегда жестоко подавлялась. Он научился выживать за счет помощи и присутствия других людей, не опираясь на родителей. Его личный опыт показывал, что надеяться на чью-то бескорыстную любовь невозможно (раз уж самые близкие родственники все время «бьют» и такое «битье» у ребенка давно перестало связываться с воспитанием и «желанием добра»…), единственный способ удержать чье-то доброе присутствие – отказаться от своих интересов и подстроиться под желания этого «кого-то», показывая себя только с «лучшей стороны». При этом собственная агрессия к «главному фрустратору» в семье вынуждена была подавляться из-за неравности их сил. Ее оказалось возможным отреагировать только на третьих лиц, которые с одной стороны, были менее способны к открытой конфронтации, а с другой стороны, не были связаны с обеспечением физического и психологического выживания «тирана», что делало их безопасными объектами для агрессии, поскольку они были «бесполезны» в плане использования. (Если собственная агрессия оказалась полностью подавленной, то есть личность «сломали», то из ребенка выросла «безнадежная жертва» — уверенная, что все может быть в ее жизни только так плохо, что она просто не заслуживает ничего другого и вынуждена терпеть любое обращение лишь бы не остаться совсем одной).

В первом случае «тиран» привязан к «жертве» как к объекту, на который можно «слить» свое напряжение. Ее функция в этом и в обеспечении обычных бытовых нужд «тирана». Объектные связи такого человека прерваны в детстве жестоко и резко. Во втором случае «тиран» постоянно ищет привязанности, однако он не способен к установлению полноценных межличностных отношений, поскольку другой для него важен как источник восполнения собственного «внутреннего дефицита», а не как индивидуальность. Поскольку каждый из них ищет утешения и разрядки для себя, переживая весь мир как должный ему за «понесенные ранее потери», оба типа ограничены в своей способности к эмпатии, то есть нечувствительны к состояниям и потребностям других людей. Если они и способны к «заботе», то только в той области, которая необходима им самим для контроля за состоянием партнера и его поведением. Первый «тип тирана» давно потерял надежду на близость, помощь и хорошие отношения. В его мире чего-то добиться можно только силой. Второй – сохраняет надежду на «спасение», то есть на идеального нового «родителя», который своим присутствием избавит его от всех тягот жизни и необходимости самому себя защищать. При этом оба они находятся в слиянии в том смысле, что они уверены, что «точка отсчета» правильного и неправильного, хорошего и плохого в жизни именно они. Все другие люди похожи на них, разделяют их ценности и убеждения, согласны предоставить «особые условия» в отношениях, сосредоточить свои усилия на заботе и внимании к зависимому, ничего не требуя взамен и все прощая.

В этом мире идет бесконечный «перебор объектов», пригодных на эту «роль». Каждый новый принимается с надеждой и соблазняется нежностью и слабостью, а затем, будучи не в состоянии обеспечить такого объема удовлетворения, изгоняется с жестокостью и бесповоротностью, оставляя «тирана» в разочаровании, из которого потом снова рождается надежда. Кстати, эта надежда рождается из нежелания смириться со взрослой действительностью, в которой каждый отвечает за себя сам, безусловная любовь давно оставлена в прошлом и «чудесного спасения» в лице идеального родителя просто не существует. Очевидно, что и «тиран», и «жертва» расщеплены, каждому доступен один полюс реагирования, ими движет незавершенная конфликтная ситуация из прошлого, а не возможности и потребности актуальной ситуации.

Вопрос о том, почему же «спасения» не существует, не праздный. Столько людей пытаются найти это чудо, не оставляя надежды, что в мире есть кто-то только для них лично… Все банально. Таким «универсальным удовлетворителем» может быть мать только очень маленького ребенка, потребности которого полностью в ее «доброй власти». Чем старше становится ребенок, тем меньше возможностей у матери удовлетворить их все идеальным и полным образом. И если эта удовлетворенность с самого раннего детства оказалась недостаточной, близость с матерью была прервана, неустойчива или ребенок оказался предоставлен собственным силам раньше, чем в достаточной степени сформировались его функции заботы о себе, то вместе с памятью о «былом симбиотическом счастье», гореванием о его потере (кстати, именно печаль оказывается в таких случаях прервана и глубоко вытеснена), обиде на «злой мир» (или судьбу), сохраняется и надежда на восстановление симбиоза и постоянный поиск подходящих для этого отношений. Большая нуждаемость в любви и слабо развитые способности заботиться о самом себе, утешать себя и поддерживать в трудные минуты, чувство собственной внутренней изоляции в мире, затруднения в отношениях с другими людьми, не дают надежде угаснуть. Отказ от такой надежды субъективно переживается как обреченность на смерть и несовместим с ежедневной жизнью, которая без этой надежды теряет смысл и превращается в бесконечную пытку. «Спасение» — это надежда на восстановление «хорошего слияния», которое зависимый человек называет «близостью», в котором «мы – одно целое», «у нас все одинаковое», «мы никогда не злимся друг на друга» и «всегда и во всем помогаем друг другу», «мы всегда заодно»… Круглосуточно и круглогодично… Что из этого получается (если вдруг удастся встретить такого «идеального партнера») и в чем безнадежность «спасения» для выживания, восстановления и развития зависимого человека – тема для отдельной статьи…

Самое интересное во всем это то, что именно «тираны» — манипуляторы чаще всего идут «лечить» зависимых, становясь «спасателями», активно навязывающими свое представление о том, «как надо». Для них это возможность отыграть детскую драму теперь с позиции собственной силы (отомстить и завоевать того, кто ему сопротивляется), или уничтожить в себе «память о том, что я тоже был «жертвой» (отсюда столько агрессии к тому, кто показывает свою слабость и беспомощность), или попытка сделать для других то, что никто не сделал для самого зависимого, когда он был «жертвой» и страдал – «спасти», избавить от боли, указать другой, лучший путь в жизни. В обоих случаях происходит воспроизведение старого конфликта в новых условиях, «подпитанное» бессознательной надеждой на его завершение в духе «жили счастливо и умерли в один день».

Самое печальное в этой истории то, что никакое восстановление симбиотических отношений, сколь бы тесно связаны и переплетены друг с другом люди ни оказались, не «лечит» этот конфликт. Зависимый человек не смог пережить отделения, а не сближения, его незавершенная задача развития – сепарация.

Более того, инфантильный невроз заключается в попытке взрослого человека восстановить отношения, время для которых давно прошло, которые просто уже невозможны во взрослой жизни. Уже никто не будет так внимателен, заботлив и безграничен в своей любви, как «идеальная» мать в воображении маленького ребенка. И уже никто не обладает такой властью над жизнью и свободой взрослого человека, как агрессивный и требовательный родитель периода детской зависимости. «Выздоровление» и завершение конфликта с объектами из прошлого наступает в результате отказа от инфантильных целей через проживание гнева и печали по этому поводу. «Спасатель» же продолжает «настаивать» на своем требовании инфантильного удовлетворения: либо «чудесное обретение» «великой симбиотической матери – утешительницы», которая закроет от всех бед и к которой невозможна никакая агрессия, либо победа над «агрессором», недостойным никакого сочувствия. Поиск и нахождение симбиоза для взрослого человека разворачивается либо очередным разочарованием в «идеальном объекте» и разрывом отношений, либо удушающей, лишенной энергии и развития «близостью», где роли и правила жестко определены).

Такой человек приносит в свою терапевтическую работу и свое расщепление, и свою «инфантильную надежду», и свой страх отделения, и свою обиду на несправедливый мир. Терапевт и зависимый клиент встречаются своими расщеплениями: либо комплементарными полюсами, либо однополярными. И мы видим терапевтов – «спасателей», «тиранов» или «жертв».

Расщепление терапевта в процессе работы.

Прежде чем перейти к рассмотрению зависимых парных отношений, я хочу сказать о реакции терапевта на любого расщепленного клиента.

Вот недавний пример. На консультацию пришел восемнадцатилетний молодой человек и со слезами на глазах рассказал о том, как плохо с ним обращается мама и как много он сам делает для нее и для их отношений. Естественная реакция на такой рассказ – злость на маму и сочувствие «мальчику». Потом приходит мама и рассказывает все с точностью наоборот. И эмоциональная реакция на ее рассказ – сочувствие ей, злость на ее сына.

Каждый из них предъявляет себя только с одной стороны – со стороны страдающей «жертвы» агрессивного «тирана». О собственной агрессии никто не упоминает, а если обращаешь внимание на ее проявления – легкое возмущение и оправдание ее необходимости. Ни он, ни она, говоря о своих страданиях, разочаровании в партнере, сожалениях о том, как складываются их отношения, не готовы ничем помочь друг другу. Каждый упорно «тянет одеяло на себя», требуя уступок от партнера. Мать ведет себя, как обиженная жена, настаивающая на «возмещении ущерба» за все, что она «вложила» в сына, а молодой человек – как требовательный муж, поучающий свою жену и постоянно указывающий ей на ее глупость и некомпетентность. Вот это и есть расщепление: доступность только одного полюса переживаний, отсутствие эмпатии к партнеру, отрицание собственного «вклада» (то есть ответственности) в происходящее, обращение к одной «части» терапевта – сочувствующей, призывая терапевта в союзники. Чем сильнее «жертва» покажет свои страдания и ужасы «тирана», тем интенсивнее воздействие на терапевта, то есть обращение к его теплым чувствам, активизация в нем «социальных интроектов» в ответ на страдания и несправедливость. Расщепленный клиент расщепляет и терапевта (теперь теплые чувства терапевта, подпитанные «социальными интроектами» о том, как надо реагировать на страдания, обращены к одному человеку, а агрессия и соответствующие «социальные интроекты» — к другому). Это не вина клиента, не его «плохое поведение», за которое он должен быть «наказан» отвержением терапевта. То, что делали с клиентом в его личной истории, он делает теперь с другими людьми. Все, чему он научился в своей личной истории – это вовлекать другого в зависимые отношения для обеспечения «надежности» связи. (Пока между людьми остаются обида и вина, отношения не заканчиваются). Можно предположить, что то, зачем приходит зависимый расщепленный человек, это восстановление болезненно прерванного слияния в новых отношениях с терапевтом. Это фрустрированное слияние и есть основной источник боли и агрессии обоих партнеров. Оба партнера хотят слияния с собой, по своим правилам, а для этого надо не себя исправлять, а другого «подкорректировать», а для себя хочется еще и возмещения ущерба за свои страдания. При этом зависимый надеется, что партнера можно «улучшить», то есть в нем продолжает жить иллюзия возвращения «хорошей мамы». Приходя к терапевту, изголодавшийся по слиянию партнер сначала хочет «подпитаться» этим «кормом» от терапевта, то есть для начала установить отношения слияния с терапевтом, что заодно и подтвердит фантазию о всемогуществе клиента сделать с другим человеком (теперь это терапевт) то, что ему хочется.

Я уже говорила, что основной угрозой для зависимых партнеров является угроза разрыва их отношений. Эта угроза актуализируется каждый раз, когда слияние нарушается и оживает сепарационная тревога. И тогда каждый, как может, исходя из своего жизненного опыта, начинает защищать себя и отношения от этой тревоги. В данном случае у обоих партнеров опыт агрессии оказался более продуктивным для самозащиты, чем опыт уступчивости и сотрудничества. Разумеется, кто больше страдал, тот и «может рассчитывать» на большую компенсацию. Если партнеры не могут договориться, «кто больше страдал», то их отношения превращаются в постоянную конфронтацию и борьбу за «первоочередную компенсацию ущерба» со стороны другого партнера. Расщепляющее воздействие всегда очень сильное, оно заряжено аффектом, обращенным в данный момент к терапевту. Не удивительно, что терапевт часто поддается на эту провокацию и неосознанно принимает сторону одного из партнеров, или его позиция оказывается категоричной по отношению к ним обоим: либо один «плохой», другой «хороший», либо «оба козлы», терапевт сам «выбирает», кого кем считать. При этом теряется целостность восприятия и переживания самого терапевта, эмпатия обоим партнерам как глубоко страдающим и нуждающимся в помощи людям, которые, с одной стороны, оба достойны сочувствия, а с другой стороны, оба вносят свой «посильный» вклад в невыносимую ситуацию.

Если такое воздействие сочетается с расщеплением самого терапевта – «спасателя», то терапевтические отношения начинают приобретать самые причудливые формы.

Терапевтическая ситуация выглядит следующим образом. приходя со своей проблемой, клиент «приводит» и своего партнера. При этом по отношению к паре «клиент – его партнер в жизни» терапевт оказывается третьим, которому клиент «предлагает» занять чью-то сторону, но проявлять себя, свое отношение к происходящему терапевт будет в паре «он сам – клиент»… В результате расщепленный терапевт вовлекается в зависимые отношения с одним из партнеров против другого, невольно «принимая правила игры» того, с кем он оказался в союзе (в слиянии): запрет на определенные чувства и действия, необходимость (до переживания вынужденности себя) других чувств и действий. О внутренней феноменологии терапевта – спасателя я подробно писала в статье «Спасательство: внутренний мир снаружи».

Зная о феномене расщепления клиента и терапевта – «спасателя» можно дать достаточно точный прогноз, как будут развиваться терапевтические отношения и их финал. Два фактора будут определять характер этих отношений: расщепления клиента и терапевта и их глубина.

Часть 2.

Зависимые отношения – это целый спектр феноменов: от жесткого садо-мазо, где один партнер мучает другого морально или физически, а второй это терпит и даже не пытается что-то изменить, до вполне «обычных конфликтных» отношений, в которых каждый недоволен повторяющимися ситуациями, но не рискует проявить инициативу для изменения текущего положения.



Садо-мазо.

1. Есть тот, кого условно можно назвать «тираном». Он предъявляет много претензий или требований в открыто агрессивной форме. Их невыполнение партнером вызывают у «тирана» новые вспышки агрессии, при этом он сам не признает, что наносит партнеру ущерб, то есть не чувствует вину. Более того, в ответ на «неповиновение» такой «тиран» испытывает еще большую злость и не прекращает своего давления, пока не добивается желаемого.

Есть тот, кого условно назовем «жертвой». Он терпеливо старается выполнить прихоти своего «тирана», а если угодить не удается, испытывает вину. Часто такая «жертва» даже жалеет «тирана» за его «страдания»: он безуспешно пытается «правильно воспитать» «жертву». Никакой агрессии в ответ у «жертвы» нет, в лучшем случае – робкое и печальное недовольство, упорные попытки «стать лучше».

На первый взгляд партнеры выглядят как противоположности друг друга. Одному доступна агрессия, но недоступно сочувствие и забота. Другому доступны эти переживания, но совершенно не доступна злость в любой ее форме. При этом они оказываются удивительно похожи своей неспособностью изменить или прекратить свои действия, пока не добьются от партнера желаемого.

Условно можно сказать, что каждый из них расщеплен на сильную и слабую части, партнеры повернуты друг к другу комплементарными «полюсами». Сильная часть «тирана» имеет дело со слабой частью «жертвы». Противоположные полюса у каждого заблокированы для осознавания и проявления.

В таких отношениях роли жестко фиксированы. Глубина расщепления такова, что второй полюс переживаний недоступен полностью: у «жертвы» невозможно поднять агрессию, у «тирана» — сочувствие и вину. Это легко проверить. Достаточно каждого из партнеров спросить, что они чувствуют, если им удается осуществить свое привычное действие: «тирану» разрядить агрессию, «жертве» подчинением вернуть расположение «тирана»? Что с ними происходит, если партнер вдруг меняет свое поведение: «тиран» перестает мучить и унижать, а «жертва» — подчиняться? Ответ будет один: это очень сильная тревога, требующая немедленной разрядки. Причем эта тревога может быть настолько сильной , что разрушает обычное социальное и психологическое функционирование. То есть переживания сочувствия, вины для «тирана», и переживания агрессии для «жертвы» угрожают их психологической стабильности и личностной сохранности. Тревога сигнализирует о приближении к этим чувствам и надежно предохраняет от столкновения с ними, поэтому эту тревогу называют сепарационной. Давайте посмотрим на историях из жизни клиентов, как формируется такое эмоциональное искажение у партнеров («тиран», унижая и мучая, чувствует еще большую злость, а не вину, а «жертва», будучи униженной и мучимой, чувствует вину, жалость, а не возмущение), которое и поддерживает такой садомазохистический союз.



Они пришли на семейную консультацию. Пришли потому, что жена не могла больше переносить свою вину перед мужем (она никак не могла ему угодить, он выставлял ей все большие и большие требования), а муж, которого в общем-то все устраивало, надеялся, что терапевт научит жену лучше его слушаться и это избавит его от его же собственной агрессии, которая временами «ему мешала». Живут вместе уже 10 лет. Хотят жить дальше. Жена уверена, что дело в ней, в ее неспособности понять его, что стоит ей стать лучше и его состояние тоже улучшится, муж уверен, что дело в ее упрямстве и своеволии, которые необходимо изменить и тогда ему станет хорошо. Каждый из них уверен, что его собственное состояние регулируется партнером, а не им самим. Оба считают, что у них в принципе нормальные отношения и панически боятся каких-либо изменений. Хотят делать все то же самое, но чтобы при этом «стало лучше». Каждый партнер погружен в свои переживания, не понимает, что чувствует другой, при этом присутствует постоянный контроль за поведением друг друга. Если один из партнеров позволяет себе «отклонение в привычном поведении», другой выказывает признаки сильнейшей тревоги, а затем «тиран» — агрессию, «жертва» — вину. В процессе разговора удается прояснить, что изменение поведения партнера означает угрозу разрыва отношений вообще.

Жена выросла в семье, где ее инициатива пресекалась постоянной угрозой ее бросить. Сам факт инициативы интерпретировался ей как попытка причинить боль матери, акт неблагодарности и жестокости. Девочка выросла с чувством, что она отвечает за все на свете и при этом она ничего не может предпринять для своего спасения и спасения «ближнего», с переживанием, что мир опасен и только грубая сила может нести какую-то возможность защиты. При этом надо быть максимально послушной и терпеливой, иначе ее просто бросят беззащитную и беспомощную. Она не может быть недовольной чем-либо, если этого «чего-либо» не будет вовсе, она просто погибнет, а значит, должна довольствоваться тем, что есть, и быть благодарной.

Муж вырос в семье, где применялось открытое унижение, насилие, физическое и моральное, причем с раннего детства, где чувства ребенка не принимались в расчет, а выживание зависело от способности «дать сдачи» и не показать своей боли, выстоять перед агрессией взрослых. Любые проявления чувствительности означали слабость и поражение. При этом присутствовал постоянный жесткий контроль за жизнью мальчика. Невозможно было ни уйти, ни отразить агрессию родителей.

В обеих семьях дети не имели возможности удовлетворять свои потребности.

При этом девочка выросла с чувством, что ее все-таки любят и все, что происходит – ради ее блага, поэтому надо подождать и быть как можно лучше для мамы, тогда можно получить безопасность, обеспеченную ее присутствием. Мальчик вырос с чувством, что его не любят, он не нужен, и чтобы что-то получить, надо брать это силой.

Оба супруга росли в такой ситуации, когда выжить без взрослого еще невозможно, а жить рядом с таким взрослым почти невыносимо. Отсюда закрепившееся чувство бессилия и беспомощности по отношению к внешнему миру (внешняя агрессия сильнее собственной) и чрезвычайная зависимость от него (самому прокормиться невозможно в силу возраста).

Однако «спасительным» для выживания у жены оказалась покорность, а у мужа – ответная агрессия.

В своих нынешних отношениях каждый из них воспроизводил свои незавершенные отношения с родителем – фрустратором и тот способ жизни, который помог выжить тогда. Таким образом, девочка осталась идентифицирована с позицией «жертвы», а мальчик освоил «идентификацию с агрессором». Мне кажется, что принципиальным моментом является фантазия ребенка об отношении родителя. Если ребенок думает, что родитель, даже агрессивный к нему, его любит, он «освоит» позицию «жертвы», то есть будет стараться быть хорошим и заслужить любовь того, кто любит его и кого любит он сам, будет пытаться выполнить требования агрессора. Если ребенок думает, что родитель его не любит, то ему нет смысла сохранять с ним хорошие отношения, он осваивает позицию «тирана», мстя в дальнейшем другим людям за фрустрации так, как он не смог отомстить родителю. Бесконечные попытки интегрировать внутриличностное расщепление, вернуть «хорошую маму» или наказать «плохую», бесконечная надежда завершить незавершенное детским способом. Любое изменение поведения означает утрату этой надежды: «хорошая мама» окажется недоступной навсегда, а собственные страдания неотмщенными.

Помимо расщепления на части, которым доступна агрессия или вина, остается травматическое расщепление личности на детскую беспомощную часть и взрослую, дожившую до нынешнего момента и функционирующую в социуме. «Взрослая» и «детская» часть не «соприкасаются» друг с другом, не имеют возможности обмениваться ресурсами и заботой.

Таким образом, источником такой личностной организации является детская травма. Чем сильнее страдания в детстве, чем в более раннем возрасте ребенок оказался объектом агрессии взрослого, тем выраженнее будут эти расщепления и тем патологичнее окажутся последующие отношения. Люди просто не знают, что жизнь может быть устроена иначе, им даже не приходит в голову особенно и жаловаться, поэтому такая пара не частые посетители психотерапевта. Поражает то, что даже придя к терапевту они фактически просят усилить их невроз. Естественно, когда оба партнера обнаруживают, что терапевт их «не слушается» они прекращают к нему ходить. В силу расщепленности и инфантилизма каждого из партнеров у них нет запроса на изменения в себе и в отношениях. Такие партнеры либо приходят к терапевту парой, либо вообще не приходят. Любопытно, что у них есть тайная общая цель – сохранить отношения любой ценой. В наиболее патологическом случае у них и путь к этому общий – усиление давления на «жертву» для облегчения жизни «тирану».

Обычно, если пара приходит на терапию, это вносит ясность в их отношения: они либо расходятся, либо пара укрепляется. В патологическом случае происходит тоже самое. Отношения стабилизируются в своей патологии: партнеры подтверждают каждый для себя, что сепарационная тревога для них невыносима, что изменения такой ценой им не нужны, а значит придется жить по-старому, это единственно верный способ сохранить себя, и отношения с партнером.

Крайним выражением этого полюса отношений будет «семья», где агрессия принимает формы открытого физического насилия и аутоагрессии. Это те случаи, когда «тиран» в порыве неконтролируемой ярости просто убивает свою «жертву», или «жертва» кончает жизнь самоубийством, оказавшись «зажатой» между невыносимостью остаться и невозможностью уйти. Чрезвычайно редко бывает, чтобы такая «жертва» сама обращалась за помощью. Она переполнена виной за свою «плохость» и страхом перед «тираном», переживая все происходящее как «заслуженное наказание». В крайнем случае, с этими «клиентами» имеет дело милиция и организации помощи жертвам домашнего насилия.

1. Далеко не все садо-мазо отношения заканчиваются так драматически. «Предохранителем от взрыва» становится «слив» напряжения обоими партнерами в отношениях с третьими лицами. «Тиран» находит, куда ему «сбрасывать» лишнюю агрессию, а «жертва» – лишнюю вину. Такой паре терапия не нужна, их отношения стабилизированы третьими лицами, они приобретают хронический и безопасный для обоих партнеров характер. «Драматический» и «хронический» варианты являются своего рода полюсами садомазохистских отношений.

3. Если такая «жертва» все-таки приходит на терапию, это может оказаться серьезным испытанием для терапевта. В этом случае мы имеем дело с человеком, который уже осознает свое недовольство ситуацией, но в первую очередь он недоволен отсутствием поддержки («понимания», «благодарности», сочувствия со стороны своего «тирана») для себя, а не «плохим обращением». Он жалуется не столько на своего партнера, сколько на свои страдания. Если терапевт обращает внимание на то, что с ним дурно обращаются, «жертва» начинает оправдывать «тирана», сопротивляясь осознаванию чувств, угрожающих стабильности отношений с «тираном».

И все-таки это прогресс по сравнению с двумя описанными выше ситуациями. Если человек обратился за помощью, это означает как минимум то, что он дошел до некоего предела своего терпения, почувствовал, что ему плохо и захотел каких-то изменений. Это так же означает, что в его внутренней картине мира присутствует идея справедливости – несправедливости по отношению к нему лично, идея избавления от страданий и возможность собственной инициативы. То есть уровень агрессии, отчуждения, унижения и покорности в семье этого человека был ниже, а уровень инициативы и эмпатии — выше, чем в описанных ранее случаях.

Остается выяснить, зачем приходит к терапевту «жертва», которая не собирается что-то менять в отношениях, но которой уже и в них оставаться невмоготу, на какую роль приглашается терапевт и как с ним складываются отношения.



Часть 3.

Мне пришлось суперизировать много подобных случаев, поэтому сейчас есть возможность проследить несколько вариантов развития терапевтических отношений на «живых примерах». Я рассмотрю, как расщепление терапевта участвует в формировании терапевтических отношений, превращая его в «спасателя» клиента, вновь терпящего поражение в отстаивании своей автономии, в попытках «заслужить» любовь и уважение клиента, а самое главное – свое собственное к самому себе.

1. С самого начала клиентка обращается к терапевту из своей слабой части: она несчастна, виновата, ничего не может поделать с обстоятельствами, пытается выяснить у терапевта, велика ли ее вина, как ее можно исправить, что ей надо делать, чтобы «быть хорошей» для своего партнера. Женщина озвучивает свои ожидания, что терапевт поможет, защитит, научит, потому что он добрый и сильный. Понятно, что таким образом клиентка обращается к сильной и доброй части терапевта. Терапевт (реальный) некоторое время ее поддерживает: утешает, дает советы. Через несколько сессий становится ясно, что эта стратегия ни к чему не приводит: советы не выполняются, положение не облегчается, клиента чувствует себя виноватой уже перед терапевтом, которому она «плохо помогает», терапевт в ответ тоже чувствует вину (он не помог), скоро «терапия» заканчивается, клиентка уходит. Ей удалось расщепить терапевта во-первых на сильного и слабого (терапевт старался соответствовать ожиданиям клиентки, «слабость» ему «не разрешалась»), во-вторых на доброго и злого (агрессия так же оказалась «под запретом»). Добрый и сильный терапевт с одной стороны, воплощает мечту об идеальном родителе младенчества, который давно потерян, но о котором клиентка продолжает мечтать. А с другой стороны он же является сейчас фрустратором, поскольку «заставляет» ее переживать вину за свое «плохое поведение» (отсутствие изменений в ее жизни и невыполнение указаний и заданий терапевта), а заодно и просто за себя саму, такую, какая есть. Парадоксальным образом «добрый» терапевт становится источником новых страданий и недовольства, о которых невозможно сказать: клиентка же видит, что терапевт делает все, чтобы ей помочь, хорошо к ней относится, а она опять чувствует себя «плохой». Все как в жизни. Чем более «добр» терапевт, тем больше вины накопит клиентка, тем сложнее сказать о своем недовольстве и тем быстрее закончит терапию, утвердившись, что «с ней что-то не так», «ей нельзя помочь», «ее все равно не понимают». «Хорошее отношение» оказывается таким же невыносимым как и «плохое».

В одном случае терапевт остается виноватым (он «плохой», не помог), в другом – обиженным или злым (клиент «дурак» и ничего не понял). В обоих вариантах терапевт – «жертва» либо своей беспомощности, либо «глупости» клиента.

Кстати, в паре с таким клиентом терапевт к нему может развить и приличную агрессию, причем открытую, чем окончательно собьет того с толку и напугает или обидит. Понятно, что терапевт реагирует из своего расщепления, из полюса «жертвы» или «тирана». Невозможность терапевта переживать амбивалентные чувства к клиенту (который вызывает и жалость и возмущение) приводит к взаимной беспомощности. Клиент хочет «хороших отношений», но они для него невыносимы из-за чувства вины, а плохие у него и так уже есть, в результате – очередной разрыв, новое разочарование и подтверждение своей катастрофической картины мира.

1. Сюжет в жизни клиентки примерно такой же. Однако с первой же сессии «жертва» таким образом предъявляет свои жалобы, что у терапевта, изначально настроенного очень сочувственно, возникает желание «добавить» ей: клиентка сразу нарушает границы терапии, жалуется на отсутствие денег, каждый раз разворачивает ситуацию так, что в ней просто невозможно найти какой-либо выход. По сути, она ведет себя как «тиран» в отношении терапевта. Это пассивно – агрессивное поведение, позиция «тирана», недоступная ей в отношениях с партнером. Агрессия может проявляться к третьему лицу и в пассивно-агрессивной форме, позволяющей ей оставаться «верной» своему опыту, который запрещает агрессию в контакте. Довольно быстро терапевт начинает испытывать желание защититься и высказывает свое раздражение. Это неожиданно «улучшает» поведение клиентки: она перестает нарушать границы терапии и переходит к рассказу о своей несчастной жизни. И так происходит каждый раз: стоит ее поддержать и она начинает «плохо себя вести», но стоит проявить к ней агрессию – она успокаивается. Правда ни в одном случае не происходит никаких изменений ни в ее жизни, ни в терапии и работа продолжается «вхолостую». При этом клиентка просто провоцирует «плохое отношение», «тирана» в терапевте! Если терапевт расщепляется и занимает «тираническую» позицию, то отношения могут затянуться, воспроизводя обычное для клиентки садо-мазо со «злым и сильным родителем». В конце концов терапевт не выдержит и «проколется» — отреагирует избыточно агрессивно для клиентки, она испугается (терапевт уж очень станет похож на ее партнера в жизни), обидится и уйдет. Все то недовольство, которое терапевт накопил в процессе работы и не смог открыто разместить в терапевтических отношениях (в силу собственных запретов и ограничений), он отреагировал на клиента, воспользовавшись очередным «неудобством» клиента. И просто избавился от него как от «неудобного». Если терапевт сам пугается (оказаться «плохим», «не помочь», то есть виноватым или пристыженным – смотря какой смысл он сам вложил в недовольство клиента), то есть оказывается «жертвой» в отношениях с недовольным клиентом, оставляя ему роль «тирана» (невозможную для того в отношениях с его жизненным партнером) и поддается на его требования, то терапия заканчивается гораздо быстрее – такой терапевт просто неинтересен, отношения с ним «ничего не повторяют». Клиент сбрасывает на терапевта избыток накопившейся в жизни агрессии и уходит. В этом случае «хорошие отношения» для клиентки скорее «не интересны», чем невыносимы, а «плохие» и так есть, но финал остается прежним: разрыв и неудовлетворенность.

Печально то, что если мы имеем дело с садо-мазо отношениями, то часто самым большим нашим успехом может быть доведение до осознавания клиента происходящего в его жизни и «открытие ему слива чувств» для облегчения напряжения. «Жертва» приходит на терапию не выздоравливать и менять что-то в своей жизни, а просто передохнуть. Попытки терапевта не просто эмоционально реагировать сочувствием и поддержкой, а «лечить» клиента (интегрировать внутриличностное расщепление, работать на осознавание и принятие агрессии, на поиск способов предъявлять ее в контакте, прояснять и поддерживать свои границы, восстанавливать самоуважение и собственное право жить так, как хочется, совершать самостоятельные выборы) наталкиваются на глухое сопротивление или более-менее скрытую агрессию клиента. Целостный терапевт «не интересен» зависимому клиенту, с ним невозможны отношения слияния, повторение конфликтов детства. Внутренний мир такого клиента устроен так, что в нем присутствуют отношения слияния именно с «плохим родителем» его детства (мучающим, но и защищающим), именно с ним у него прочные отношения, хотя вроде бы жалуется на то, что с ним «плохо обращаются» и просит защиты у «доброго» терапевта. Такому клиенту необходимо что-то сделать не для прекращения слияния с «тираном» и обретения собственной автономии, а для его продолжения. Он приходит к терапевту не за «хорошим» слиянием, а скорее за ресурсом продолжить жить так же. «Хорошее» в нашем понимании это такое, которое основано на любви и заботе, а для клиента, выросшего в атмосфере агрессии и унижения, «хорошее» означает знакомое и «обещающее» воспроизведение конфликта детства. Важный нюанс, сбивающий с толку терапевта, связан с тем, что и клиент и терапевт вроде хотят для клиента одного и того же – хороших отношений. И терапевт пытается выстроить с клиентом такие отношения, так почему же клиент снова и снова ведет себя так, что их сохранение оказывается невозможным? И клиент раз за разом оказывается в «плохих отношениях»? Дело в том, что клиент, который разрушает хорошее отношение к себе, действительно «борется» за достижение отношений любви, но для него такие отношения возможны только с одним единственным человеком на всей земле – с его партнером, «замещающим» в его внутреннем мире родителя, злого или доброго. Именно этого «родителя» надо снова «завоевать» и вернуть в «доброе состояние». Если терапевт «хороший», то внутренний конфликт клиента не воспроизводится и в терапевтических отношениях нет энергии, а если терапевт «очень злой», то конфликт воспроизводится с невыносимой силой для клиента и он из него убегает.

Таким образом, человек не устанавливает с терапевтом отношений «хорошего слияния», соответственно и терапевтический альянс не может быть устойчивым. Единственный способ установить с таким клиентом стабильные отношения это воспроизвести с ним его привычный контакт. А после этого постепенно трансформировать эти отношения в более поддерживающие и заботливые для клиента, восстанавливая его самоуважение и любовь к себе, которые могут быть основой принятия помощи себе как страдающему человеку. Это особенно трудная работа, большинство отношений, начинающихся с негативного переноса, долго не «живут».

Очень часто терапевты оказываются сильно фрустрированы, когда в ответ на свою заботу получают сначала вину клиента, а потом и его агрессию. Причем эта агрессия может быть вполне выраженной. Будучи отщепленной, она не проходит «социальной обработки», человек не обучается выражать ее в приемлемой форме, а будучи накопленной, она может оказаться взрывной силы.

1. В редких случаях к терапевту приходит «настоящий» «тиран» (то есть тот из партнеров, у которого власть и сила в паре). Он тоже не собирается «лечиться», но не против избавиться от «излишней агрессии», которую он накопил. Он в бешенстве, что все так, как есть и он ничего не может изменить ни в людях, его окружающих, ни в обстоятельствах. Первая попытка «тирана» – попытка «слиться» со своей проекцией силы на терапевта — он хочет заручиться его поддержкой против всего мира: «Мы два сильных замечательных человека и ты мне поможешь стать еще сильнее». Такой «ход» клиента может вызвать у расщепленного терапевта растерянность и удивление: не понятно, с кем сливаться-то, кого жалеть и спасать. Через некоторое время терапевт выходит из первоначального ступора. Дальше отношения развиваются в зависимости от расщепления терапевта, от того, какая его «часть» актуализируется в ответ на агрессивность клиента, помогающая избежать переживания собственной беспомощности (и в терапии, и в оживающих в контрпереносе собственных детско-родительских отношениях). Терапевт – «тиран» (использующий идентификацию с агрессором как защиту от собственной беспомощности перед собственным внутренним «тираном» — «родителем», сливается с агрессией клиента, и они вместе «нападают» на партнера клиента в жизни, то есть начинают «улучшать» «жертву». Терапия развивается на основе слияния, вернее не развивается: происходит «слив» избыточной агрессии в терапевтические отношения, дальше наступает разочарование, что ничего не меняется и клиент уходит, обесценив терапевта («тиран» же все-таки!). Клиент некоторое время чувствует облегчение, его партнер в жизни тоже, давление и уровень агрессии в их паре на некоторое время снижается за счет оттока напряжения в терапевтические отношения.

Терапевт – «жертва» (использующий покорность как защиту от агрессии извне и не способный иметь дело с собственной болью и отчаянием) сливается с партнером клиента, с «жертвой», конфронтирует с клиентом. В этом случае «тиран» развивает интенсивную агрессию к такому терапевту, стремясь «сделать» из терапевта такую же «жертву» как и его партнер в жизни. Если терапевт пугается, то клиент – «тиран» «доводит свою работу» до конца – максимально уничтожает терапевта. Если терапевт сразу не испугался, он оказывается способен использовать свою агрессию в целях защиты себя от клиента – «тирана». Для клиента это оказывается неожиданным и тревожным. Обычно за этим следуют новые попытки запугать терапевта. Терапевт и здесь может оказаться устойчивым, не испугается агрессии, шантажа. Тогда «тиран» пытается «сдаться» более сильному под его защиту, но так, чтобы терапевт оценил и был ему благодарен за такой «жест доверия» и «признания». И это следующая терапевтическая ситуация, где дальнейшее зависит от целостности терапевта – соблазнит его «тиран» своим «подчинением» или не соблазнит. «Спасатель» – терапевт ждет момента, когда снова «все будет хорошо» и «по-доброму», и, «устояв» перед агрессией, может соблазниться на любовь. В этом случае терапевт принимает предлагаемую роль покровителя, и дальше его ждет месть за предыдущий «ущерб» и «унижения» «тирана». На чем терапия и закончится, все предыдущие усилия и успехи пропадут зря.

Самое главное «терапевтическое воздействие» в работе с зависимым человеком – это контакт клиента с целостным терапевтом, способным испытывать и использовать весь спектр чувств. Такой контакт позволяет проживать и выражать чувства, которые в нем возникают, в пространстве терапевт – клиент. При этом ни агрессия, ни отчаяние клиента не мешают терапевту оставаться в терапевтической позиции. Что это значит? Самый простой ответ включает несколько аспектов. Переживания и действия клиента не разрушают самоуважение, самопринятие и способность терапевта заботиться о себе. Терапевт, сохраняя свою чувствительность во всем диапазоне переживаний от горя до гнева, отделяет свою жизнь от жизни клиента и ясно понимает, что он всего лишь «объект» для клиента, наделенный «знакомыми» клиенту чертами. Терапевтические отношения с зависимым человеком не являются встречей двух отдельных личностей (как хочется и «должно быть» в идеале), способных различать сходства и отличия друг друга и сотрудничать в этих условиях. Их отношения — это воспроизведение некой схемы из жизни клиента, и лично к терапевту эта схема имеет отношение ровно настолько, насколько сам терапевт вовлечется в привычное для клиента взаимодействие. «Ничего личного», просто работа. (Допускаю, сколько недовольства такой «цинизм» может вызвать у «спасателей», надеющихся с помощью терапии и своей «миссии» в ней, сделать мир и людей лучше… Увы…). Если терапевт не расщепляется и сохраняет способность переживать весь диапазон чувств, клиенту никак не удастся вовлечь его в зависимые отношения, поскольку в этом случае для терапевта нет «запрещенных» переживаний, и он способен эмпатировать любому полюсу переживаний клиента и действовать в соответствии со своими переживаниями, раскрывающими смысл происходящего в терапевтических отношениях. Кто бы перед ним не оказался, «жертва» ли, «тиран» ли, оставаясь целостным терапевт оказывается способен сказать «да» или «нет», где это необходимо, и выразить сочувствие клиенту как страдающему человеку.

Показателем успешного «терапевтического воздействия» может быть результат, то есть любое изменение, движение в ситуации клиента. В работе с зависимостями есть смысл инициировать именно движение в отношениях, дать партнерам возможность почувствовать его. Для начала движения «драматической» паре надо «открыть слив», а «хронической» — его перекрыть, что сразу изменит степень напряжения и поведение внутри пары. Однако на практике, если работать с парой, выходит, что в силу глубокой расщепленности каждого из партнеров, эти воздействия не приводят к интеграции внутри каждого партнера и принципиальным изменениям в отношениях. Вместо этого в парах начинается смена паттернов: «драматические» становятся «хроническими» и наоборот. Эффективное терапевтическое воздействие в работе с таким партнерами должно быть направлено на интеграцию каждого партнера внутри пары, работу с расщеплением каждого, например, как с полярностями, после чего работа с парой как с системой будет значительно эффективнее. Расщепление каждого повторяется в расщеплении их как пары, где одна из внутренних отвергаемых «частей» приписывается партнеру. Необходимо учитывать, что и «жертва» и «тиран» находятся в слиянии с «плохими внутренними объектами», поэтому с ними так трудно установить и сохранить поддерживающие терапевтические отношения. Самоотношение обоих партнеров так же определяется постоянным контактом с этим «плохим внутренним объектом». Любая терапевтическая работа, в том числе и по интеграции расщепления возможна в отношениях хотя бы «слабо позитивного» переноса, то есть терапевт должен быть для клиента «относительно хорошим объектом» (не столько ругающим и наказывающим, сколько прощающим и вселяющим надежду). Стать таким объектом — первая задача терапевта в работе с «сильно нарушенными» партнерами. При этом приходится иметь дело с очень сильной тревогой и сопротивлением обоих. Если терапевту удается поддержать хотя бы одного из партнеров, для другого это означает угрозу стабильности их отношений, основанных на агрессии и подчинении. Я так же думаю, что с такими парами лучше работать двум ко-терапевтам. Теоретически все это не выглядит невозможным. Практически же те, кто имел дело с подобной внутриличностной и межличностной динамикой знает, каких огромных усилий требует эта работа. Дополнительным осложнением является недоступность эмпатии каждому из партнеров, их не удается «поменять местами», то есть актуализировать в каждом противоположный полюс переживаний. «Тиран» «не хочет» виниться и сочувствовать, а «жертва» — злиться и надеяться. Понятно, что если кто-то из двоих «рискнет» вырваться из них, то это будет более «сохранный», то есть целостный, партнер.

Такой садо-мазо паре, у которой нет запроса на изменение, то есть на оздоровление их отношений, снижения их конфликтности и опасности для жизни, терапевт нужен для организации «слива» напряжения из пары. Если «слив» открывается только для одного из партнеров, то есть у него повысятся возможности терпеть «все это», то именно он окажется в большей безопасности относительно крайних форм агрессии или аутоагрессии.

Этим «сливом» может быть сознательное действие терапевта: обеспечение некоторой безопасности там, где больше ничего невозможно и сделать. А может быть вполне контрпереносным проявлением, результатом расщепления терапевта и его слияния с клиентом.

На терапию обычно приходит «жертва», «тирану» терапия не нужна, он имеет возможность разряжать свое напряжение. Поэтому патологических «тиранов» мы в своем кабинете обычно не видим.

В итоге можно сказать, что имея дело с патологическими зависимыми отношениями в духе «садо-мазо», расщепленный терапевт чаще всего оказывается для пришедшего к нему клиента — «жертвы» «злым» или «добрым» «родителем», в зависимости от своего собственного незавершенного конфликта. Характер терапевтических отношений будет определяться расщеплением терапевта и клиента, доступным полюсом переживаний у каждого из них и способностью каждого справляться со своим напряжением, не выходя из отношений друг с другом. «Хорошим спасателем» (то есть «играющим по правилам» клиента, вступающим с ним в отношения слияния) для клиента становится терапевт, разделяющий его чувства, не важно, гнева или вины, вступающий с ним в союз против второго партнера. Терапевт, фрустрирующий клиента тем, что эмоционально присоединяется к его партнеру, становится для любого клиента «тираном». Можно сказать, что терапевт – «спасатель» — это зависимый терапевт, а «тиран» — контрзависимый. Для первого, как и для клиента, важно восстановить отношения слияния, а для второго – не допустить их. У клиента – «патологической жертвы» (то есть самоуничижающейся там, где «положено» возмущаться «плохим обращением») прочные отношения могут быть прежде всего с «тираническим» терапевтом. «Здоровый» терапевт такому клиенту не интересен.



Часть 4.

Два следующих случая принципиально отличаются от предыдущих. В 3, 4 вариантах «жертве» становится доступна в некоторой степени инициатива, агрессия (которые легко прерываются, но факт их переживания – уже достижение) и стремление установить «хорошие отношения» с терапевтом.

1. Клиент – «жертва» сначала «топит» терапевта в своих жалобах и просьбах о помощи, терапевт старается помочь чем может (то советом, то утешением), довольно быстро истощается, явно показывая, что просто не знает, что дальше делать. И в этот момент клиент начинает его сначала жалеть, а потом активно привлекать на свою сторону против «тирана» в духе «смотри, я прав, какой он плохой – и меня измучил, и тебя тоже». Надо сказать, что это редкий вариант развития отношений. Похоже, что в этом случае, когда терапевт «слабеет», клиент получает-таки доступ к своей сильной и «хорошей» части. Сначала он использует эту часть для «реанимации» терапевта, идентифицируясь сам с родительской фигурой, доброй и мощной, а потом пытается обеспечить себе слияние с терапевтом «пусть мы не такие сильные, как он, но мы вместе и это нам поможет». Терапевт испытывает душевный подъем от такой поддержки и «благодарно сливается» с клиентом против «тирана», то есть опять расщепляется. Дальше все это может повторяться, как обычно в зависимых отношениях. Клиенту, однако, удается сохранить «хорошие отношения» с «хорошим» терапевтом. Хотя бы на короткий момент она получает доступ к своей активной и компетентной части. Терапевт, признав свою беспомощность помочь клиенту так, как он хочет, к сожалению, не смог воспользоваться этим переживанием как ресурсом, восстанавливающим реальность, вернее нереальность запроса клиента. Вместо этого терапевт своим «согласием» и «благодарностью» спровоцировал клиента на восстановление своих надежд на поиск эффективных манипуляций внутри зависимых отношений.
   
   
2. Сначала клиент жалуется и просит как-то облегчить его положение. Затем он «проваливает» все попытки терапевта его «спасти» и более-менее открыто намекает терапевту, что тот «не помогает». В ответ терапевт скрывает свое бессилие(прежде всего от себя самого) и начинает усиливать свою активность в поиске «решения» для клиента.

Дальше события могут развиваться в зависимости от того, каким полюсом терапевт отреагирует на расщепляющее воздействие клиента – «жертвы», которая постепенно приобретает черты «тирана» в отношении терапевта.

В ответ на претензии клиента и собственное бессилие терапевт может отреагировать злостью. И тогда он передает клиенту мета-сообщение «сам дурак, ничего не понимаешь, не ценишь мою заботу». И клиент, вместо принципа реальности и бессилия возобновить действие принципа удовольствия (то есть «пусть мне будет хорошо просто так, по праву рождения» и «сделай так, как мне надо»), получает агрессивное отреагирование терапевта… «Нормальная жертва» в ответ пугается и быстро сворачивает свою агрессию, то есть утверждается в своем опыте, что ее инициатива и недовольства наказуемы. Отношения для клиента сначала качнулись в сторону смены ролей – он успел немного побыть «тираном», а потом качнулись назад – клиент опять «жертва», но «тиран» у него теперь терапевт. Следующим «шагом» становится «выравнивание» отношений со стороны терапевта: терапевт видит воздействие своей агрессии на клиента – его страх, обиду, отстранение, сам пугается, винится, стыдится (он же «приличный человек», позлиться может, но как только его «злость» достигает цели – изменения в поведении партнера – он возвращается в свое обычное «доброе» состояние) и «сворачивает» свою агрессию, как только клиент «убрал претензии». Отношения внешне возвращаются в прежнее состояние, но оба затаивают обиду и тревогу.

Если терапевт на свое бессилие реагирует виной, то претензии «более личностно сохранной «жертвы» (по сравнению с описанной во 2 части) «сворачиваются» еще быстрее за счет ее собственной вины в ответ на «страдания» терапевта (именно так клиент переживает «вину» терапевта), результат – как и в предыдущем варианте.

Отношения некоторое время продолжаются и часто заканчиваются «уходом по-английски» клиента, запутавшегося и растерянного, потерявшего надежду что-то прояснить с терапевтом. Ведь, чтобы что-то прояснить, надо это «что-то» прояснить… А ни клиент, ни терапевт не решаются открыто поговорить о происходящем между ними.



Часть 5.

Теперь давайте посмотрим на другой полюс континуума зависимых отношений, тот, на котором находятся условно «нормальные», но достаточно конфликтные отношения стабильной зависимой пары. Они принципиально отличаются от предыдущих вариантов тем, что «условно нормальные» люди на попытки давления реагируют не виной, а недовольством, а на собственные вспышки агрессии – сожалениями, виной, стремлением возместить ущерб, а не еще большей ненавистью.

1. В такой паре один из партнеров начинает вести себя требовательно и придирчиво по отношению к другому, игнорируя его чувства, пожелания, стремясь все организовать по-своему. Второй подчиняется, терпит, старается быть лучше, извиняется.

Через некоторое время второй выдает вспышку агрессии – недовольства второму партнеру и они на некоторое время как будто меняются полюсами: бывший «тиран» становится «жертвой», а бывшая «жертва» — «тираном». Потом либо все возвращается в первоначальное положение, либо эта смена доступных партнерам полюсов и ролей повторяется. Это уже живая ситуация. Хотя и однообразная.

Мы видим внешне похожую ситуацию: доступность агрессии и недоступность сочувствия одному партнеру, и доступность вины другому.

Однако, эти партнеры гораздо более «высоко организованы» личностно, чем предыдущие. Каждый из них способен позаботиться о себе, проявить инициативу в поиске помощи. Их принципиальное отличие от предыдущей пары заключается в том, что каждому в некоторой степени доступна эмпатия. Появляются новые переживания. «Тиран» способен испытывать вину, то есть переживать свои действия как агрессивные, а «жертва» обиду, то есть злиться и чувствовать, что ей наносится ущерб. Любой из партнеров, находящийся в позиции «жертвы» в данный момент, хочет помощи и готов ее принять. С другой стороны, «тиран» по – прежнему не может во-время остановиться в «нанесении ущерба», а «жертва» не способна в нужный момент дать отпор. У обоих партнеров саморегуляция остается нарушенной.

Что же происходит и каков механизм смены полюсов и ролей в такой паре?

В разговоре с партнером – 1 «жертвой» (в текущий момент) выясняется, что ему не нравится поведение партнера, несмотря на то, что он его терпит. Он обижается и копит эту обиду, следуя тем правилам, которым его обучили: надо быть добрым и тогда все будет хорошо.

Партнер — 2 «тиранит» своего партнера – 1, следуя своим правилам: «надо быть настойчивым, а то все упустишь», «надо заботиться о себе», при этом он чувствует, что временами «перегибает палку» и накапливает вину.

Партнер – 1 копит обиду до некоторого предела, потом понимает, что дальше невозможно копить и будь что будет, даже разрыв, выдает агрессию партнеру — 2 . Причем так интенсивно, что тот пугается и отступает. Партнер -1 восстанавливает свои границы. Когда партнер – 1 взрывается, партнер – 2 отступает даже с некоторым облегчением: ему больше не надо быть виноватым. На следующем этапе «все хорошо»: первый наслаждается свободой от необходимости себя сдерживать, второй – свободой от необходимости все время контролировать и регулировать отношения. Однако, первый успел накопить и обиду. Она и становится «источником» нового «перекоса»: первый партнер сам начинает вести себя садистически – отыгрывается, а второй, накопив вину, некоторое время терпит «заслуженное наказание». Происходит накопление чувств, взрыв и все повторяется. Такая пара «жалуется», что они все время «меняются ролями», но ничего нового не происходят, отношения им не нравятся.

Смена полюсов происходит за счет взрыва накопленной агрессии у одного и вины у другого.

Может оказаться, что только у одного из партнеров (хотя они и пришли вдвоем) есть запрос на изменения. В таком случае он начинает «игру», пытаясь втянуть терапевта в отношения на своей стороне с целью изменить партнера. Если терапевт вовлекается в это и занимает чью-то сторону, то есть расщепляется и становится «спасателем» для того, на чьей стороне он оказался, то движение в паре приостанавливается за счет оттока напряжения у «спасенного» и укрепления его власти в паре, зато «отвергнутый» партнер накапливает больше обиды и покидает терапию. Это снижает напряжение у «отвергнутого терапевтом» партнера: теперь «источником зла» и напряжения является не его супруг, а терапевт, который «ничего не понял». Можно на некоторое время забыть о своих претензиях к супругу, обретя «внешнего врага». «Спасенный» партнер может еще некоторое время походить на терапию, понаслаждаться своей властью и облегчением, но вскоре он обнаруживает, что его «хорошие отношения» с терапевтом портят его отношения с супругом и постепенно становится восприимчивым к обесцениванию терапевта последним. Понятно, что отношения с партнером оказываются для «сохранного» человека дороже, чем отношения с терапевтом, и «спасенный» партнер так же покидает терапевта, оставшись в некоторой растерянности: вроде он получил признание своей правоты у терапевта, но отношения с партнером, ради чего все и затевалось, никак не улучшились, скорее ухудшились. Зачастую оба партнера делают вывод, что терапия – это зло и лучше им разбираться самим.

Чтобы избежать вовлеченности терапевту приходится постоянно обнаруживать попытки партнеров манипулировать друг другом и воздействовать друг на друга вместо того, чтобы учиться предъявлять себя и отвечать за свои чувства и поведение в паре.

Совсем грустно, если оба партнера только декларируют желание достичь улучшения отношений, на самом же деле их цели – привлечение терапевта каждым на свою сторону и воздействие на партнера. В таком случае каждый из них стремиться использовать терапевта для «слива» взаимного недовольства. Терапевт может начать поддерживать каждого, давая ему возможность разрядки, тогда оба партнера некоторое время будут чувствовать облегчение, смена ролей внутри пары прекратится, а потом предъявят терапевту претензию в том, что в их жизни вне кабинета ничего не меняется. И здесь полезно обнаруживать и предъявлять партнерам их способы избегания контакта друг с другом и неэффективного использования терапевта.

Я помню семейную пару, которая обратилась в связи с непослушанием и неуважением к ним дочери 14-ти лет. На приеме девочка вела себя то капризно-требовательно, то агрессивно-уничижающе, в точности воспроизводя стиль отношений родителей между собой и к ней. Сколько я не билась, пытаясь привлечь внимание родителей к их обращению друг с другом, формирующее и поведение их дочери – все без толку. Они хотели лучше «управлять дочерью» и подтвердить каждый свою правоту в отношениях друг с другом…

Понятно, что самое эффективное терапевтическое вмешательство будет, если работать с парой. У таких партнеров, пришедших вдвоем, вполне может быть запрос на улучшение и стабилизацию отношений. Расщепление этих партнеров таково, что вполне может быть преодолено в процессе работы над восстановлением эмпатии друг к другу и обнаружения общих целей у обоих партнеров: быть вместе и реализовывать общие задачи. После того, как достигнута некоторая личностная интеграция каждого, задачей терапевта становится организовать «слив» накопляемых чувств партнерами друг другу в социально приемлемой форме, то есть поддержать полноценный контакт, в котором присутствуют оба полюса переживаний.

Бывает, что сопротивление и клиентов, и расщепленность терапевта таковы, что терапия заходит в тупик. Тогда лучшее терапевтическое действие – это предъявление партнерам их неэффективных взаимодействий друг с другом и с терапевтом, фиктивность их «официальных целей», а затем – прекращение терапии как не имеющей развивающей перспективы. Такое завершение может иметь обратный эффект для пары: они вполне могут объединиться против «общего врага» — терапевта, который их «бросил в беде», что улучшит их отношения.

Замечательно, если оба партнера «счастливо обретают» каждый для себя терапевта. Если оба терапевта попадают в слияние и в зависимость со своими клиентами, то динамика смены полюсов в паре либо резко ускоряется (каждый из клиентов оказывается поддержан в «правоте своих чувств» «слившимся» с ним зависимым терапевтом), либо останавливается вообще (все движение со сменой полюсов перемещается в терапевтические отношения с контрзависимым терапевтом – «тираном»).

1. Самый скучный и неперспективный вариант для пары получается тогда, когда один терапевт оказывается в слиянии со своим клиентом, а терапевт второго партнера – нет. Более того, чем «сохранней» терапевт, тем «хуже» придется его клиенту в отношениях с его партнером. В этом случае получится, что одного партнера «лечат», учат брать ответственность на себя, видеть свои промахи и отвечать за них, быть внимательным к другому, а второго поддерживают в его неврозе (поощряют «добиваться своего», заботиться прежде всего о себе, игнорировать другого как «провинившегося»). «Выздоравливающий» партнер будет чувствовать, что его гнобят дома еще сильнее, причем за то, в чем его поддерживает терапевт, и жить ему с «этой эмпатией и ответственностью» стало хуже, а не лучше. Эффективное терапевтическое воздействие будет заключаться понятно в чем: сначала показать возможность динамики и ее направления – позволить клиенту делать то, что он хочет, то есть «сливать» свои чувства, дать ему время осознать, как это влияет на его отношения с партнером, то ли это, чего он хочет. А затем, если это не то, тем, кто пытается себе организовать «слив» или уже его имеет – его перекрыть, то есть не давать возможность освобождаться от чувств, которые возникли в контакте с партнером, в контакте с терапевтом и перенаправлять агрессию, возникающую к терапевту за такое «бессердечие», в реальные отношения «жертвы» с ее «тираном»: «это не я вас мучаю, извините, это вот он, можете терпеть дальше, можете дать ему понять, что так с вами нельзя обращаться». А тем, у кого нет «слива» его слегка приоткрыть, показав, что в этом мире возможны отношения с заботой и эмпатией. Ну и одновременно идет работа над интеграцией каждого партнера, развития у них способности к эмпатии (например, через ассимиляцию взаимных проекций) и принятии на себя ответственности за свое состояние. То есть терапевт помогает партнерам выражать друг другу свои амбивалентные чувства так, чтобы «плохие чувства» и не накапливались, и будучи выражаемыми, не разрушали отношения. К сожалению, как я уже говорила, в отношениях, где «полюса фиксированы», более «нарушенные» (то есть ригидные и наполненные внутренними неразрешенными конфликтами каждого из партнеров), и не стоит ожидать от работы больших и быстрых результатов. Хорошо, если такой клиент – «жертва» научится пользоваться вашей помощью, то есть стал способен распознавать и даже выражать свои противоречивые чувства, развивать свои интересы и способность заботиться о себе, а не использовать вас как «мусорное ведро» для своих проблем. (В работе можно успешно использовать «пустой стул»: у клиентов появляется возможность отреагировать избыток чувств, а так же ассимилировать взаимные проекции).

Часть 6.

Очень интересная работа получается, если к терапевту приходит за помощью клиент «вполне сохранный», то есть которому доступны и агрессия, и сочувствие, и вина, но который оказался в отношениях с более расщепленным партнером. Чаще всего в таких отношениях «жертвой» оказывается более «здоровый» человек. (Между прочим, именно в силу своего «здоровья», то есть большей внутренней гибкости, эмпатичности, критического отношения к себе. Такой партнер склонен искать источники конфликтов в себе, а не в партнере, это делает его чувствительным к манипуляциям виной и обидой. Он «верит» своему расщепленному партнеру, что «плохо себя ведет» потому что сам про себя знает, что такое с ним бывает. А значит надо прислушиваться к «обратной связи» и «улучшать себя» ради сохранения отношений. Вот в этом месте и начинается его зависимость. Такой человек оказывается в сложной внутренней ситуации: он вроде понимает, что прав, но ему постоянно показывают, что им недовольны, и он начинает сомневаться в себе, его границы продавливаются «вовнутрь», а контроль смещается к другому человеку).

Признаком «здоровья» этих клиентов являются способность о себе заботиться настолько, чтобы заинтересоваться своим состоянием и своим поведением, обращаться за помощью и активно участвовать в ее организации, выстраивать такие отношения с терапевтом, которые будут развивающими и стабильными. Понятно, что если бы все было как надо, то зависимых отношений бы и не было. Даже у такого «здорового» человека мы обнаруживаем следующие признаки зависимости: смещение ответственности за происходящее (только в данном случае вся ответственность будет приписываться себе), неспособность «вернуть себе» свободу в переживаниях и поведении, ощущение невозможности их прекратить или изменить, чтобы не вызвать страданий – своих или партнера. Причинять себе боль не хочется, но терпимо, причинять боль другому – «очень плохо». Зависимая личностная структура проявляет себя в ригидности внутренних установок и способов обращения с самим собой и другими, уверенностью, что раз «я такой человек» или «он такой потому, что его мама в детстве не любила», а значит и надо жить в том, что есть. Но не хочется. И тогда человек приходит на терапию, в надежде, что он может ошибаться, и стремящийся к изменениям.

Терапия со «здоровым» клиентом оказывается нелегкой. Она требует от терапевта изрядной целостности. Если в предыдущем примере партнеры могли меняться ролями и взаимодействовать друг с другом своими разными полюсами, но в каждом «круге» все равно только одним из них (если один «тиран», то другой «жертва» и чувства противоположного полюса не доступны каждому до смены ролей), то у «сохранного» клиента эти полюса могут меняться ситуативно, их взаимодействие представляет собой не смену одной тенденции другой, а смену ролей прямо внутри одной ситуации. В следующей ситуации роли могут быть противоположными. Отличия этих партнеров еще и в том, что здесь появляется новая пара переживаний: явная злость у того, кто сейчас «жертва» (вместо вины или обиды), и огорчение, сожаление, у того, кто сейчас «тиран» (вместо агрессии или вины).

И в этом случае на приеме может оказаться любой партнер из пары, соответственно и его позиция по отношению к терапевту может быть как «жалостливая», так и требовательная.

Тем не менее, обычно приходит к терапевту тот, кто в данный момент чувствует себя «жертвой», хотя вполне сознает накопленную агрессию к своему «тирану», но по каким-то причинам не рискует ее выражать в полной мере внутри отношений. Он обращен к своему «тирану» своим «слабым» полюсом. Его «сильный» полюс не подавлен виной или обидой, а обращается к терапевту. И тогда терапевт имеет дело с активным и требовательным человеком, который хочет результата, внимателен к промахам и чувствам терапевта, но при этом, как и любой клиент – «жертва», хочет отделаться «малой кровью», то есть от собственного избыточного напряжения и найти эффективную манипуляцию – «управу» на своего «тирана». «Здоровый» клиент хочет действовать, активно участвовать в своей жизни. В таком случае запрос на слияние звучит не так явно, более того, внутренней задачей такого клиента является не столько вовлечение терапевта в отношения зависимости и использование его в качестве «суррогатной матери» или «мальчика для битья», сколько помощь в улучшении отношений со своим партнером в жизни. У такого клиента достаточно опоры на себя, и для выполнения этой «функции» ему терапевт не очень-то и нужен.

В терапии такой клиент и жалуется и требует одновременно, то есть в новых отношениях, где еще нет прочной эмоциональной связи, он вполне целостен. И если терапевт тоже стабилен и целостен, то есть тоже способен к проявлению и сочувствия, и недовольства, то клиент, «повертевшись» своими полюсами перед ним (то пожалуясь, пытаясь соблазнить слабостью, то погнобя, пытаясь запугать с целью получить все-таки манипуляцию, а не работу над своим изменением), поиспытывав терапевта на устойчивость, силу, способность к эмпатии и сочувствию, способен пережить невозможность вовлечь терапевта в зависимые отношения с собой (то есть принять свое бессилие неограниченно воздействовать на другого человека) и установить рабочие отношения, ведущие к большей интеграции и гибкости самого клиента (основываясь на принципе реальности).

А вот если терапевт расщепляется под воздействием такого клиента и начинает реагировать только на один полюс его вполне здорового, амбивалентного послания…то есть может быть такая ситуация, что клиент оказывается здоровее терапевта, к которому обратился…

Например, клиент заявляет «так мне себя жалко уже, так я устал от постоянного давления на меня, и в то же время злюсь на него!». Терапевт может дать целостный интегрированный ответ, включающий эмоциональный отклик на все составляющие послания клиента в духе «Я вам сочувствую, это действительно тяжело, и злость ваша понятна, и в то же время вы сами тоже участвуете в том, что ситуация именно так складывается. Давайте посмотрим, как вы это делаете, что здесь можно изменить». А может ответить на ту составляющую послания клиента, которая в данный момент ему оказалась ближе (то есть расщепиться с целью избегания бессилия, вины или агрессии): «да, мне тоже вас жалко», или « меня тоже злит поведение вашего партнера», или «ну вы же сами хотите так жить». Такой ответ клиент переживает как непонимание, незаслуженную фрустрацию и реагирует раздражением, как и любой нормальный человек в ответ на игнорирование его чувств. И это раздражение клиента попадает в один из полюсов расщепленного терапевта: либо в его условно «слабый» полюс «жертвы», то есть вины, либо в его условно «сильный» полюс «агрессора». В этом случае именно терапевт инициирует нарушение контакта.

Если клиент попал в полюс «жертвы» терапевта, то между ними начинает разыгрываться более или менее напряженная игра садо-мазо, где клиент с удивлением будет обнаруживать себя в роли агрессора, виниться, возмущаться, утешать терапевта, и в конце концов уйдет в раздражении и разочаровании, а терапевт останется в обиде и растерянности.

Если клиент попал в полюс «тирана» терапевта, то это окажутся высоко напряженные и конкурентные отношения, где каждому из партнеров будет не очень понятно, за что они конкурируют, поскольку ни один из них не испытывает явной потребности во власти над другим. Расстанутся они, скорее всего, в недоумении и в разочаровании друг другом.

И, конечно, как в любых зависимых отношениях, каждый будет считать «виноватым» в большей степени другого, чем пытаться осознать, что именно он сам делал «не так».

Не менее интересно получается, когда на терапию приходит «здоровый тиран», то есть человек, вполне осознающий несправедливость своих действий в отношении партнера – «жертвы», виноватый. Он тоже приходит не столько за изменением, сколько за тем, чтобы избавиться от своего собственного напряжения и найти способ «улучшить» партнера. От терапевта он тоже хочет эмпатии его страданиям, прощения его и подтверждения своей правоты. Терапевт – «жертва» присоединиться к самообвинениям клиента (к его страдающему партнеру), то есть займет по отношению к самому клиенту позицию «агрессора», начнет усиливать его чувство вины. Терапевт – «агрессор» начнет поддерживать агрессию клиента к своему партнеру, будет пытаться «избавить» его от чувства вины. В обоих случаях клиент будет фрустрирован. Терапевтические отношения складываются так же, как и в предыдущем случае, но начинается движение ролей между клиентом и терапевтом с другого полюса.



Часть 7.

В основе зависимости и всех описанных феноменов – незавершенные отношения с главным фрутсратором близости в раннем детстве и попытки завершить их снова и снова в каждых новых отношениях. «Жертва» пытается вернуть себе «добрую, всемогущую мать – утешительницу», а «тиран» – победить «злую мать – предательницу», и, либо «возместить себе ущерб» (для «садиста» — «тирана» это субъективно означает «уничтожение объекта» так же, как «объект уничтожил» его), либо переделать ее «по своему вкусу».

Основной способ воздействия на терапевта – попытка его расщепить и организовать с ним комплементарные отношения слияния. В этих отношениях клиент будет пытаться получить то, что ему не удается получить от своего партнера по отношениям в жизни. В них будут жестко зафиксированы роли и функции партнеров, легализован один полюс переживаний и «запрещен» другой.

Отсюда очевидно, что зависимые отношения, во-первых, функциональны, то есть партнер важен как исполнитель некоторой недостаточной в себе функции, а во вторых – диадические по своей природе. Функция третьего в такой диадической системе – служить оттоком для избыточного напряжения и стабилизации отношений. Попытки изменения таких отношений терапевтом наталкиваются на сопротивление, которое подпитывается сепарационной тревогой перед возможным разрывом отношений в результате изменений.

Поскольку диадические зависимые отношения чреваты взрывами накопленной эмоциональной энергии, то в них практически всегда привлекается третье лицо. И в дальнейшем внутри треугольника образуются более или менее устойчивые пары.

Критериями, по которым мы можем оценить «степень здоровья» клиента, следующие. (Опять же, хочу оговориться, что я стараюсь минимально использовать «научные названия» феноменов, моя задача – описать их и помочь научиться различать их «обычным людям», не только психотерапевтам). Это возможность саморегуляции: произвольное владение своими чувствами (хочу – проявляю, не хочу – удерживаю, знаю, где удерживать уместно, а где – уместно реагировать явно, доступность чувств для различения и переживания), чувствительность к «плохому» и «хорошему» обращению, способность позаботиться о себе, находить для себя «пригодную для жизни» внешнюю среду, социальная включенность и продуктивная деятельность, возможность самоутешения и самоподдержки, готовность обращаться за помощью и принимать ее, способность устанавливать стабильные неразрушительные для себя и партнера отношения привязанности. И, самое главное – брать на себя ответственность за свои чувства и свою жизнь, переживать себя источником инициативы и происходящего в собственной жизни, а не маму, папу или нынешнего партнера. «Верхом здоровья» я бы считала способность принимать реальность такой, какая она есть и извлекать максимум пользы из того, что она предлагает. Последнее связано со способностью к переживанию бессилия, потери, печали, что в конечном итоге и дает возможность личностного роста и развития.



Бессилие и печаль в зависимых отношениях.

В работе с зависимостями одним из самых важных моментов является признание и переживание своего бессилия. Для клиента это означает признание того, что его нынешний способ жизни привел его в тупик. Дальнейшее развитие отношений или себя самого невозможно и за существующую стабильность, в чем бы она не заключалась, придется и дальше платить собственными страданиями. Прекращение страданий, возобновления движения и развития в жизни начнется, если начать менять что-то в самой ситуации и своем поведении. И для зависимого человека это ужасная новость: дальше по-старому не получается, а по-другому пока не умею. Перед угрозой таких изменений каждый «нормальный» зависимый развивает огромное сопротивление, продолжает усиленно отрицать реальность, снова и снова ища возможности для «сделок» с жизнью: и статус-кво сохранить, и страдания минимизировать. Далеко не все, кто понимает, что находится в тупике, где жизнь без страданий невозможна, выбирают изменения. И для успешности в работе, для самосохранения от «выгорания» для терапевта признание своего бессилия не менее важно, чем для клиента. Для него это означает, что терапевт осознает и принимает невозможность помочь клиенту в том, чтобы жить в ситуации, которая субъективно переживается клиентом как невыносимая, ничего не менять в ней, а чувствовать себя хорошо. Признавая свое бессилие совершить «чудо», терапевт восстанавливает принцип реальности и конфронтирует с отрицанием реальности клиента, и это самое сильное терапевтической воздействие, которое только возможно.

Переживание печали, переход от сопротивления бессилию и попыток воздействия, к гореванию и оплакиванию потери (будь то объект эмоциональной зависимости, вещество или надежды и иллюзии) – поворотный момент в работе. /Пока клиент и терапевт пытаются приспособиться или изменить то, что уже невозможно переделать (зависимость от вещества или другого человека), они избегают этой печали и поддерживают отрицание реальности, остаются поглощенными иллюзией каждый собственного всемогущества, что лишает их возможности двигаться дальше и в жизни, и в терапии. «То, что невозможно изменить, приходится просто терпеть» (Дж. Кристалл). Именно этого сознавания и принятия они оба пытаются избежать, продолжая искать «инструменты воздействия» на человека, себя самих или химическое вещество, разрушающее жизнь и здоровье клиента/. Признание невозможности нормальной жизни, употребляя химические вещества или оставаясь несвободным и подчиненным воле другого человека из-за страха отделения, расставания, одиночества, собственной некомпетентности в социуме, в жизни вообще, сталкивает и клиента и терапевта с огромным горем, которое, возможно, впервые придется испытать в полной мере и найти ресурсы пережить. /Только признав бесплодность своих попыток изменить что-то, можно приблизиться к собственному бессилию, то есть к ограниченности своих сил и власти над миром и самим собой. И только признав этот факт можно начать процесс горевания, «отпускания объекта зависимости», что позволит в дальнейшем учиться жить без него, в принципиально других условиях, незнакомых, трудных, но дающих надежду именно в силу своей новизны и незнакомости, поскольку старые условия жизни этой надежды на лучшее уже лишены/. Признавая свое бессилие «спасти» клиента так, как он этого хочет, терапевт передает клиенту несколько чрезвычайно важных сообщений: только ты сам можешь позаботиться о себе, прекратить свои мучения, ты можешь пережить расставание, несмотря на большой опыт совместности, печаль закончится и ты сможешь жить дальше, и это лучше, чем изматывающая зависимость. /Он способен позаботиться о себе, когда отношения становятся разрушительными и мучительными, он может пережить расставание с клиентом, несмотря на большую проделанную совместную работу и эмоциональную связь между ними, он уверен, что останется жив после этого и это переживание расставания в принципе возможно. Более того, забота о себе и расставание и для терапевта означают печаль и потерю, но это лучше, чем мучительная созависимость без будущего и страдания вины и обиды/. Тот же Кристалл говорит, что для каждого человека есть свой предел того, что он может проработать через печаль и горевание. И очень важно, чтобы этот «предел возможностей» у терапевта был шире, чем у клиента. «Предел переработки» может меняться в течение жизни, расширяться вместе с личностным развитием и внутренним взрослением. /Признавая свое бессилие помочь клиенту так, как он хочет именно сейчас, сообщая ему о своей готовности остановиться в заведомо проигрышной игре с болезнью и пережить печаль расставания, мы показываем клиент путь развития и сообщаем ему о возможной поддержке на этом пути от нас, как от тех, кто уже это сделал/. На этом основан принцип получения помощи от тех, кто уже «это сделал» заложенный в программе «12 шагов», которая на сегодня остается самой эффективной среди немедикаментозных проектов лечения зависимых, в первую очередь химически. Зависимость – единое личностное расстройство, поэтому этот же принцип «работает» и в лечении эмоциональной зависимости.

Таким образом, переживание и принятие своего бессилия, восстановление принципа реальности и проработка отрицания болезни, проживание печали и расставания с объектом зависимости – самые важные моменты в лечении зависимости и выздоровлении.



Осталось сказать, когда и как мы сообщаем нашему клиенту о своем бессилии. Признание своего бессилия – это терапевтическое воздействие. Это не отреагирование терапевтом на клиента своего отчаяния, гнева, страха, обиды или вины, сколько бы этих чувств терапевт не накопил за время своих «спасательских» действий. Оно производится если терапевт и клиент прошли фазу сделок и дальнейшая работа – лишь ее затягивание. Оно так же уместно, когда клиент настаивает на своем манипулятивном требовании, противоречащим принципу реальности. Некоторые терапевты готовы признать себя бессильными, как только сталкиваются с непониманием того, чего от них хочет клиент, или когда взаимодействие приобретает патологические формы и терапевт чувствует вину или злость, не очень понимая их источник. В этих случаях терапевт, которого обучили использовать свои чувства в работе, оказывается сначала в растерянности, а потом пытается с ней справиться либо с помощью агрессии, либо с помощью вины. Ни то, ни другое не приносит желаемого результата, поскольку во-первых, является однополярным реагированием, а во-вторых, не «попадает» комплементарно в феноменологию зависимости клиента. В этих случаях сообщение о своем бессилии становится аффективным отреагированием терапевта, прерывающим контакт, а не терапевтическим шагом, и «переводится» клиентом как «пошел вон» или «сам дурак». /Заявление о своем бессилие в таких случаях – просто бегство из контакта. Это прерывание контакта агрессией или виной вместо завершения его грустью о невозможности изменить объективную реальность жизни и отношений, это невыполнение терапевтом своей работы и основание вернуть деньги/. Полезным завершением работы, которая зашла в тупик, может быть сообщение клиенту о своей невозможности улучшить состояние клиента, ничего не меняя в ситуации или самом себе, и предложение остановиться в работе до тех пор, пока клиент не исчерпает надежду на «сделки» и не будет готов что-то менять. Понятно, что продолжить поиск «манипуляций» клиент может с любым другим терапевтом.





Итак, мы видим, что в основе зависимых отношений (в том числе и терапевтических), лежит внутриличностное расщепление(недоступность целого спектра чувств), что лишает возможности осваивать и новое поведение, отсутствие внутреннего контакта между «беспомощной» и «взрослой» «частями» личности. Следствием этого является более или менее жесткая фиксация «психологических» ролей, переживание источником любого своего состояния партнера (или химического вещества), а не себя. Основным следствием этого становится «выученная беспомощность» зависимого человека, устойчивое представление о себе как о «жертве обстоятельств или дурного обращения», установка «меня мама в детстве не любила, поэтому я такой», что лишает инициативы и интереса к возможным изменениям в самом себе, а именно это мы и называем в терапии безответственностью.


АВТОР: ТАТЬЯНА СИДОРОВА
Гештальттерапевт, супервизор, тренер МГИ, ведущая обучающих программ, специализации "Психотерапия зависимостей" вместе с Еленой Бурцевой в Москве, "Гештальт подход в работе с психосоматическими расстройствами" в Калининграде и Серпухове, . Специализации проходит так же в Сочи, Куске, Калининграде, Серпухове.